К ней и подъехали полицейские около полудня. Народ толпился возле двери: одни входили, другие выходили. Обладатели бутылки (все как один выносили «красную головку») с размаху ударяли горлышком в стену. Сургуч отлетал, открывая пробку из фольги. Ее тут же сдирали и пили, не отходя далеко. Некоторые сбивались в компании и отправлялись на берег речки. Отдельные бедняки стояли и ждали, не угостит ли их какой добрый человек — своими средствами они не располагали.
Появление сыщиков вызвало у публики негодование. Послышались голоса:
— Вот кого нам тута не хватало! Явились сарданапалы по нашу голову!
Лыков задержался на секунду у входа, осмотрел стену. Она вся была в пятнах красного сургуча. Лишь наверху виднелись три-четыре белых пятна.
Полицейские зашли в лавку. Червяков бесцеремонно вытолкал наружу покупателей и запер дверь изнутри.
— Пашка, вылазь! — приказал сидельцу заведывающий частью.
Тот высунулся было в окошко, узнал его и тут же выбежал из своей зарешеченной половины.
— Ваше благородие! Яков Николаич! Какая честь для меня!
— Отвечай быстро и правдиво, не то в бараний рог согну.
— А че отвечать? Вы уж сразу грозить, в рог сгибать…
— Где нам найти Руфина Тусузова?
Фенюк думал недолго. Он крякнул, с хрустом сжал кулаки и ответил:
— Вот я знал, что этим кончится!
— Чем?
— Да этим. Не буду дурака покрывать, пусть что хочет говорит.
— И не покрывай.
— И не буду! — уже истерично выкрикнул сиделец. — Ступайте в Кирилловский поселок, в заведение Пантелеймона Широких, там его и найдете.
— В трактир, что ли? — уточнил коллежский регистратор.
Фенюк хмуро ответил:
— Кому трактир, а кому публичный дом.
— Я вроде Широких не разрешал бордель открывать.
— А он без разрешения.
— Вот скотский человек! А что там делает хожалый Тусузов?
— Он при Агафье Бедункевич вышибалой состоит.
Блажков сплюнул и пояснил питерцу:
— Агафья — главная здесь содержательница притонов разврата. Уже и до трактиров добралась, дрянь-баба!
Сыщики не мешкая отправились в Кирилловский поселок. До него было всего двести саженей, и жили там рабочие кирпичных заводов.
Трактир Широких смотрел окнами на Федоровское кладбище. Полицейские ворвались внутрь внезапно и сразу стали проверять комнаты заезжего двора. В них отыскались две раздетые пары, занимавшиеся непотребством. Публику согнали в чистую половину трактира, не дав как следует одеться. Один из клиентов спьяну полез драться. Червяков, детина чуть не с сажень ростом, двумя оплеухами вернул его в покорное состояние.
Яков Николаевич поставил перед собой хозяина заведения:
— Пантелеймон, я тебе на что подписывал разрешение?
— На трактир четвертого разряда, ваше благородие.
— А напомни, что оно означает?
— Так что, заведение с продажей русского виноградного вина и пива распивочно и на вынос, еще с продажей горячих кушаний на месте. И с заезжим двором.
— Именно! А у тебя что? И водка, и коньяки, и непотребство по всем комнатам. Будем у тебя промысловое свидетельство отбирать. Достукался, меры не видишь.
Широких сокрушенно молчал, растерянно озираясь.
— Чего молчишь?
— А чево говорить-то?
— Есть к тебе один вопрос. Скажи, где Тусузов?
— Руфин? — вылупился трактирщик.
— А у тебя их двое, что ли?
— Не, токмо Руфин.
— Ну и где он?
— К трем часам придет, вместе с Агафьей.
— У них никак амуры с Бедункевич? — усмехнулся Блажков.
Широких пожал плечами:
— Мне что за дело?
— Тусузов у тебя комнату снимает? — в лоб спросил Лыков.
Начальник сыскной части приказал трактирщику:
— Отвечай его высокоблагородию.
— Так точно, сымает.
— Веди.
Сыщики прошли в конец коридора — и вдруг услышали храп. Блажков распахнул дверь. На кушетке спал большого роста человек, коротко остриженный, с трехдневной щетиной на щеках.
Коллежский регистратор повернулся к хозяину и спросил шепотом:
— Он?
— Так точно. Когда токмо пролез?
Лыков шагнул в комнату, сунул руку под подушку и извлек оттуда револьвер. Потом взял бандита за плечо и одним рывком сбросил на пол. Тот закричал, вскочил.
— А! Кто это?
— Полиция. Ты Руфка Тусузов?
— Ух… Дайте в себя прийти…
Алексей Николаевич отвесил подозреваемому затрещину:
— Вот! Обычно это помогает.
— А вы чево деретесь? — обиделся тот. — У меня чай адвокаты есть, я жалобу прокурору подам.
— Ишь ты, грамотный? Может, ты и не Тусузов?
— Самый он и есть, — заявил арестованный с гордостью.
— Тогда попался. Скажи, артельщика на станции Морозовской ты застрелил?
— А что, нельзя было? — глумливо ухмыльнулся бандит.
Тут коллежский советник не сдержался и врезал ему в ухо. Так, что в пролетку бандита волокли уже без чувств. Обыск в его комнате не дал никаких результатов. Сыщики увезли пленного к себе в часть.
Допрос прошел на удивление быстро. Руфин вел себя развязно, с похвальбой и сразу во всем сознался. Более того, он заявил, что убил за год шестнадцать человек. На детальные вопросы Блажкова негодяй ответил правильно: назвал имена жертв, обстоятельства преступлений. Стало ясно, что он не врет. Только от одного убийства, схожего с остальными, бандит открестился. В январе при нападении на Семибалковское волостное правление был смертельно ранен урядник. Если бы Тусузов взял на себя и это, то попал бы на виселицу.
— И не боишься вот так признаться? — спросил у арестованного Лыков.
Руфин потер отшибленное ухо и ответил:
— Здоровье дороже. Вас хлебом не корми, дай человека изувечить.
— А тебе — убить.
— Судьба у них такая — под мой ножик попасть.
— А твоя судьба — в каторге сгнить.
Тусузов рассмеялся:
— Это мы еще поглядим. Власть у нас добрая, смертельную казнь отменила [75]. Средний Царь соргой обеспечит, и будет мне в каторге почет и уважение. А как захочу — сбегу.
— Ты, стало быть, у Прохора Царева в услужении? —
