— Вот лупоносы! — сказал он в сердцах. — Как нянька, сижу при них с утра до вечера. Стоило отлучиться, они сразу за ножи…
— Вы обещаете, что больше такого не повторится? — спросил Блажков. — Иначе мне придется арестовать всю хевру, и тогда операции конец.
— Не надо, Яков Николаевич! — вскричала молодежь.
— Недолго осталось, еще чуть-чуть потерпите! — добавил Азвестопуло.
Коллежский регистратор их не слушал, а смотрел на Лыкова. Тот понимал коллегу. Положение у Блажкова трудное. Совершено вооруженное ограбление, ранен человек. Главный сыщик знает, где искать негодяев, но не трогает их. Если об этом проведает начальство, головы не сносить. Тем более что операция по уничтожению банды ни с кем наверху не согласована. И никто не может дать гарантий, что дикие, давно преступившие край стодесятники будут сидеть тихо…
— Давайте уведем их из города, — предложил Алексей Николаевич. — Пусть спрячутся в какой-нибудь дыре и не кажут носа. До самого якобы экса. Сергей, скажешь им: сами виноваты, не могли удержаться, будете теперь в глухомани клопов кормить.
Это был хороший вариант, и Блажков скрепя сердце на него согласился. Следующей же ночью стодесятники покинули «Черный город» и перебрались в станицу Аксайскую, в двенадцати верстах выше по правому берегу Дона. Азвестопуло ездил оттуда в Ростов, «готовил» экс. Он брал с собой лишь одного Капетанаки. Эвзон нравился титулярному советнику, и тот решил спасти его от участи остальных членов банды. Когда Сергей сказал об этом шефу, Лыков ответил коротко:
— Тебе решать. Только не ошибись.
Вывод беглых из Ростова вдруг оказался весьма кстати. У них были развязаны руки для операций в округе. Нецветайленко передал Сереге Саперу списки ближайшего окружения Самого Царя: фамилии, приметы, адреса. Оставшись один, тот заменил охрану и приблизил к себе земляков из Гниловской. В течение недели в окрестностях станицы обнаружили один за другим пять трупов. Один лежал в камышах, второй висел на вербе, а еще трое валялись прямо в степи. Григорий Царев понял, что кольцо вокруг него сжимается. Он хотел бы сбежать в горы к чеченским кунакам, но его держал экс. Атаман торопил Лонись-Лонского, а тот грамотно отнекивался.
В двадцатых числах июня таганрогская полиция прислала телеграмму. На пароходе, спустившемся из Ростова, нашли корзину из белого тростника. Оттуда сочилась кровь и доносился смрадный запах. В присутствии судебного следователя корзину вскрыли и обнаружили внутри труп неизвестного лет двадцати пяти, избитого и задушенного. Тот был в белье и белой сорочке, руки чистые, с ухоженными ногтями. Документов у убитого при себе, разумеется, не было. Но имелась особая примета: три родинки на левой щеке, размером с конопляное зерно.
Англиченков на паровой шхуне «Ваня» отправился в Таганрог и привез оттуда труп. Его поместили в анатомический покой городской больницы, сфотографировали, дактилоскопировали и попытались выяснить личность. В полицейской картотеке неизвестный не значился. Сыщики обходили злачные места, показывали карточку — бесполезно. Наконец загадочным покойником заинтересовался Лыков. Он внимательно осмотрел тело и заявил Блажкову:
— Запросите данные на всех недавно демобилизованных солдат четвертых рот саперных батальонов.
— А это что за роты? — удивился Яков Николаевич.
— Военно-телеграфные.
— И при чем тут наш мертвяк?
— У него подушечки на пальцах, какие бывают у машинистов пишущих машин. А еще у телеграфистов.
— Эх-ма! Я и не заметил.
Через несколько часов догадка Лыкова подтвердилась. В полицию пришла мещанка и подала явочное прошение о пропаже сына. Тот вернулся месяц назад с действительной службы. Был военным телеграфистом в Либаве и здесь собирался устроиться на почту. Но парня сбил с панталыку какой-то лихой человек. Уводил его из дому, а возвращался вчерашний солдат поздно и пьяный. Откуда-то у него появились большие деньги, раз даже мать видела сотенную бумажку. Она пыталась отговорить сына от дурных знакомств, да не успела… По всем приметам, лихой человек был Лонись-Лонской.
Питерец сказал ростовцу:
— Помните, Яков Николаевич, те случаи? Когда с банковских счетов снимали деньги по поддельным телеграммам.
— Помню. Три раза было, на общую сумму почти пятьдесят тысяч. Думаете, это он стучал телеграммы?
— Скорее всего. Сделал свое дело и стал не нужен. Жулики научились накидывать на провода вставку от переносных аппаратов, эта мода пошла с Польши. У вас первооткрыватель Лонись-Лонской. Думаю, он и убил парня. Сам или поручил кому. А приказ отдал Григорий Царев.
— Сволочи… — пробормотал сыщик. — Надо их прекратить, давно пора.
— И я думаю, что пора, — согласился Алексей Николаевич. — Сегодня у нас очередная встреча с Сергеем Маноловичем. Приходите в трактир Борзенко к одиннадцати, возьмите с собой Петра Павловича. Пора играть эндшпиль.
— Чего?
— В шахматах так называется заключительная фаза партии.
— А… Оружие-то с собой брать? Или хватит одного Пети заместо оружия?
Лыков удивился:
— Я в вашем благословенном городе всегда пистолет с собой ношу. После того случая. Даже когда спускаюсь в буфет выпить кофею… А вы разве иначе?
— Да я кофе не пью и по номерам не шастаю, — ответил коллежский регистратор с иронией. — На задержание наган беру, а так зачем рвать карманы?
— Ну-ну…
— В случае чего Петька-скуловорот прикроет. Он как даст кулаком! И конец мазурику.
Лыков сел напротив, посмотрел коллеге в глаза:
— Яков. В самое ближайшее время мы прикончим всю главную мразь в твоем городе. Ты это понимаешь?
— А то как же.
— Законом такие «операции» не предусмотрены. Мы сильно, очень сильно рискуем.
— И это понимаю.
— И ты готов, когда придет время, нажать на спуск?
Блажков хмыкнул:
— Думаешь, раз коллежский советник из Питера, то один такой решительный? У нас тоже к «царю» счеты есть.
— При аресте все мы можем, когда они сопротивляются. Это легко, это совесть не тревожит. А если Григорий на колени упадет, пощады запросит?
Яков Николаевич пристально посмотрел на собеседника, словно только что его увидел:
— А как вышло, Лыков, что ты нас к такому делу подвел? Говорил, что перебьем одних уголовных руками других. А теперь, чую я, иное готовится. Сам замараешься,
