За пределами Купола, удерживаемого Ронгом, стояла такая стужа, что обычный Таран Воздуха даже не Ниса, а Шепота, обрушил целый пролет стены, будто она была не из камня сложена на растворе, а из глыб льда.
Агроному это напомнило вечерние стоны Андра по поводу излишне мерзкого климата Мира, вечной пыли, высушенности или – чрезмерной слякотности Мира, и он запел:
Потолок ледяной, дверь застывшая,За промерзшей стеной – тьма колючая,Как пойдешь за порог – всюду иней,От дыхания друзей – парок – синий-синий!Сумрак не мог не улыбнуться. Это ужас Старый считал приемлемым, даже скучал по нему, вечно ныл, что снега и мороза ему не хватает. «Чтобы деревья лопались, чтобы снег – скрипел!» Безумец!
Питес Костер исчерпал второй накопитель, подпитывая свое заклинание. Новая совместная разработка Корпуса магов – Теплота – грела их. Зачарованный Камень Перемещений, «завалявшийся» в Мешке Ронга, вырабатывал инфракрасное излучение (если бы они еще знали, что это такое), но не простое, а зацикленное, не уносящее тепло безвозвратно, а согревающее определенных радиус вокруг себя. Как такое возможно с точки зрения земной физики – вопрос к исследователям магии Мира.
Плотно сбитой толпой, прижимаясь друг к другу, укрывая коней найденными одеялами, коврами, собственными плащами, они вышли из города, пошли по промерзшим, разграбленным и вытоптанным клочкам полей, огородов, садов.
За внешний окружностью валов пошли первые, вмерзшие в землю, ледяные статуи людоедов. По привычке ударили первого секирой. Людоед раскололся, как глыба льда, на красные куски и крошки. Больше силы не тратили. Из такого даже Бродяги не поднимутся. Растекутся к вечеру лужей вонючей.
Стужа спадала прямо на глазах. То ли заклинание потеряло Силу, и Мир возвращал положение вещей к равновесию, то ли они уходили из эпицентра Воронки.
Но двигаться было легко по замерзшей грязи. Нис стал собирать вокруг себя заговорщиков – магов, зашушукались.
Ректор недовольно хмурился. Но не препятствовал. Он еще был слегка не в себе от произошедшего, от дерзости молодых людей, их непримиримости, решимости, жертвенности. Это сильно выбило его из вековой полудремы отсутствия событий, отсутствия интереса к жизни. Интереса как к своей собственной жизни, так и к жизни Мира. Он весьма мудро считал, что всё уже было в этом Мире. Возможно, что и это – тоже. Но Радужный не помнил такого. Ему было волнительно, интересно, оттого – приятно. Он вновь чувствовал биение жизни, чувствовал себя живым, а не артефактом давно ушедшей эпохи, по недоразумению забытым владельцем.
Именно поэтому он шел среди этих нелепо одетых людей, намотавших на себя все что можно, вымазавшихся вонючим, прогорклым маслом и жиром, чтобы меньше мерзли открытые участки кожи, а не вернулся в свою уютную и тихую Башню. Как раз там всё уже было. И там не было жизни. Как не было течения времени. Всё было таким же, как и сотню лет назад. Жизнь стала бессмысленным ритуалом, ежедневным повторением одних и тех же действий. Вечный День Сурка.
А тут время сжалось в перекрученную пружину, готовую лопнуть, мгновенно выпрямляясь, ломая все, что окажется на пути. И Жизнь так же густо сконцентрировалась в этих людях. Они не видели этого, привыкшие, но их Сила сбивала с ног. Особенно сильно давило от тех, кого они называли близкими князя.
И их самих. Белого Хоста, которого Ректор вспомнил ребенком. Левый, силой за свои амбиции введенный в Игру, привел Белого, таращащего испуганно глаза, в университет. И – Ястреба. Ректор его тоже помнил. Мальчика все ненавидели. Естественная реакция на силу, излучаемую ребенком. Его боялись. Боялись того, чем он может стать, его еще не развитого, нереализованного потенциала. Даже сейчас юноша еще не раскрыл всех своих возможностей.
Хотя уже сейчас их Сила изменяет людей вокруг них. Заставляет их жить, думать иначе, подчиняться их воле, ведя людей за собой, привязывая их к наследникам невидимыми, но нерушимыми нитями.
Редкий дар. Чрезвычайно редкий. Даже император, отец Белого, не обладал и десятой долей Силы собственного сына, самого Белого.
От размышлений Радужного отвлекла веселая, но полусумасшедшая выходка.
Стужа осталась за плечами. Нис, размахивая Посохом, замораживал дорогу перед ними. Оказалось, что это было проще, легче, дешевле (в расходе Силы), чем высушивание Пустоши. И разумнее. После их прохода тропа оттает, исчезая. И их преследователям придется опять продираться через глубокую и вязкую грязь.
Под заклинание Ниса попадали и отчаянно храбрые (или неразумные) людоеды. Вот их рубили топорами, крошили дубинами. Нис не жалел Силы, заливая все кругом морозом, отчего «отчаянно храбрые» Змеи быстро кончились. Остались – хитрые. Решившие дождаться, когда маг выдохнется, и взять его беспомощным.
Так вот – выходка. Учудил Сумрак. Агроном крикнул:
– Нис, да ты прямо Дед Мороз! А где твоя Снегурочка? Сне-гу-ро-чка! – кричал он протяжно, на всю Пустошь, приложив руки рупором, к лицу хотя его шлем мог выдать и большую громкость, но Агроном шутил. И этим спустил держатель целой последовательности событий.
Сумрак быстро зашептал заклинание, беззвучно, сам – себе, сопровождая это быстрой игрой пальцев. Над Пустошью заиграла музыка, запели голоса Папанова и Румянцевой (если бы все знали, кто это?), в вольном совместном переводе на язык Мира – Андра, Олега и Ольги. А сам Сумрак, приосанившись, картинно, как на сцене бродячего цирка, пошел к Чуме, шедшей за левым плечом Ниса, как и положено верной жене.
– Расскажи, Снегурочка, где была? – пел Сумрак, а над его головой – слова и музыка. – Расскажи-ка, милая, как дела?
Удивленная Чума улыбнулась, выслушав одновременные инструкции и от Марка, и от Агронома, не сумев разом выслушать то же самое еще и от Белого, так же, картинно, распахнула руки и запела:
– За тобою бегала, Дед Мороз! Пролила немало я горьких слез!
И утирала смеющиеся глаза платком.
Народ застопорился. Цирк! С музыкой и иллюзиями! Прямо в замерзшей, утонувшей в грязи и людоедах Пустоши! Поразительно! Сногсшибательно! Восторг!
А лицо Ректора – отдельная песня.
– А ну-ка, давай-ка, плясать – выходи!
– Нет, Дед Мороз! Нет, Дед Мороз! Нет, Дед Мороз, погоди!
И Сумрак начал какой-то невообразимый танец, точнее – пляску! Под энергичную музыку иллюзии. Высоко прыгая, приседая, выпрыгивая обратно, размахивая руками, выкидывая ноги, хлопая в ладоши, ладонями хлопая себя по груди и бедрам.
– Иеэ-эх-ха! – взвизгнула Чума, закружилась, завертелась, отмахивая руками, шустро перебирая ногами. Ее юбка вздулась колоколом от ее быстрых оборотов, платок слетел с головы, косы расплелись, неравномерно отросшие волосы полетели кругом, водоворотом.
В пляс – с криками, ревом, слезами – пустились все вокруг.
Эту историю часто и много рассказывали после. Но мало кто понимал, что в этом такого поразительного? Почему рассказывается это чудачество с таким восторгом, с таким блеском в глазах?
Это надо было пережить! Смертельный бой с превосходящими силами безжалостного
