Что-то долго так тянутся эти ваши последние времена,
цветение клованов, мощная сучья кода.
Слово не воробей, кукушка - прокукует 12 и
околеет. Глядь, а эон другой, и кто же все эти люди
рядом с прорубью страшной. Крикнешь им отпусти -
станешь вольною рыбой. Никому ничего не будет,
и какой-нибудь скажет: да хули там, скифы мы.
Разумеется будет голос, и рассыпанный белый венчик
полетит в белой лимфе вьюги, и сломанные дымы,
и бессильная речь чумазая человечья.
2012
роршах
Поднимая узорный кожух отключенной лаборантке,
старший техник Ф. снова видит крылатый сумрак,
четверть века назад вспорхнувший с листа бумаги
на столе психиатра в провинциальной дурке,
где Ф. косил от призыва - пахло карболкою, говном,
чахлым ужасом, психи вяло дрались за сладкое...
За окном снова ходит дерево. Что девушка, что оно,
что сам он, что кровоизлияние на сетчатке -
лишь случайный ответ на: "а что ты увидел тут?"
- Девушка, доктор, дерево, раздавленный глаз. Дурацки,
но от листа с тенями он снова пришел к листу.
Техник Ф. содрогается и все-таки ставит кляксу.
2012
родительский день
Вот мент в околотке, подшив застекленных эфебищ,
взирает на чотких индиго, напрасную расу,
так летчик глядит на никчемное, топкое небо
с корягами молний за скучною облачной ряской,
в котором и сгинет, не сгинет, останется темным
слепым силуэтом, пятном, онеменьем сетчатки,
фосфеном, свеченьем на фоне дверного проёма,
внутри своей тени, где снег будет падать и падать,
и улицы - течь, и шагать - беспробудное море,
и жесть будет петь на столбах обреченную силу...
Нас нет и быть может не будет, застывших в притворном,
неправильном завтра, куда бы нас мать не родила.
2012
сожжение азбуки
в блатнограде кирилл-и-мефодий сожгли второй том букваря,
где уцелевший фрагмент вавилонской азбуки до смешения
разъедал границу ума человечкам, или попросту говоря,
позволял быть всеми людьми даже в замкнутом помещении.
коцел-князь сказал что-то вроде: вот не было блять заботы.
у нас тут коррупция, агитация, инвестиций за всю херню,
национальное возрождение - и вдруг выясняется: вся работа -
абсолютная лажа. нас замочат в отхожем месте, истинно говорю.
и куда вы братцы потом пойдете со всею своей любовью -
имена с вас облезут, и бороды, и печати возраста на лице.
беспризорные дети, совсем ничьи, вот что вы сделаетесь такое.
ни отца, ни дома - одна дорога с лютым небом в самом конце.
2012
домашнее чтение
ни свет не кончится ни яростная речь
океанской пены с камушками в горле
с капустою в усах в осклизлом серебре
русалочьем неуследимом голом
и человечья тьма трещащая в огне
орущая бегущая к сиденьям
не кончится сольется с тою тьмой что вне
и будет бормотать из каждой тени
заглядывать в окно где лютые бобры
едят свои дрова или в окошко
где мышь читает про погибшие миры
и обсуждает этот ужас с кошкой
2012
слияния и поглощения
Вот троглодит съедает живого миссионера,
а потом вдруг валится набок, захваченный изнутри.
Тяжелое тело его резное, звериное небо серное.
Бусы, перья, джу-джу и трубка: с духами говорить.
Миссионер как к свету выходит к большой воде.
Мертвые братья с небесной лодки бьют его по мордам
с черным кружевом шрамов: нефиг шататься здесь,
пшол в свою джунглю, дятел. Затем говорит вода:
Видишь, душа лишь окошко. Есть варварская храмина
тела, внутри которой кадишь все равно тому,
чье небо глядит через купол, чье сорокосложное имя
течет изо рта вместе с дымом, не ведая - почему.
2012
старение эмульсии
оседают как снег помутневшие фото, серые, ломкие.
бромид серебра растворяется в тусклой реке ночной,
оставляя нам новую землю под тысячелетним облаком,
время, снова и снова уходящее из-под ног.
свет высвобождается, и каждое солнце опять горит
из рассыпающегося картона, где все мы, а ветер дунет,
и останется только свет - и мы где-то там внутри
последней тени - сегодня, тринадцатого бактуна.
2012
гавно и эльфы
На наших авах няшные котэ,
гавно и эльфы, прочие не те,
бох смотрит нам в придуманные души.
Раз наяву мы - срам и пустота,
тогда пускай нас судят по понтам
и достают как кролика за уши
из черного цилиндра под лучи
прожектора - обвисни и молчи
побудь раз в жизни белый и пушистый.
Нет благодати в кроличьем рагу,
а есть в короткой памяти - ведь вдруг
внутри тебя спит утка, в ней яишко,
а в нем игла - сломаешь и пиздец:
в гнилых адах издохнет жаб-отец,
ролетой ржавой небеса свернутся;
трухлявый пол, провалится земля,
все курсы рухнут, окромя рубля,
и мертвые на волю ломанутся.
2012
лампа
в темноте твоя кожа похожа на горсть самоцветов -
шум, цветные мазки, сетчатка достраивает провалы
в трехмерный витраж, в цветы, что горят на свинцовой ветви
венозной, тусклой, сумеречной, усталой.
темнота поднимает в нас море, где глубоководные существа
прекрасные, как удар промеж глаз поленом -
фосфоресцирующая слизь, парча - ходят, видимые едва
под прозрачной кожей тенями ацетиленовыми.
а устанет вода так останется синий свет нестерпимый,
словно яростный глаз великаний, стиснутый в кулаке,
все еще рвущийся видеть, горящий сквозь пальцы синим...
так вот мы чем оказались. так вот оказались кем.
2012
тонкая желтая линия
врач не в курсе кого и чему он лечит
бох увечному воинству помоги
тихо плачут отважные человечки
в безнадежных шапочках из фольги
им навылет поют голоса зенитные
никого больше нет между нами и
темнотой где шипящим ковром аспидным
передвигаются армии
что ты всхлипнешь когда загорится воздух
и как немцы на нерест попрут враги
а вперед выйдут лишь дурачки отбросы
в безнадежных шапочках из фольги
2012
хурма и прочий стафф
по черной улице, хрустящей от лучей,
по наледям, по сломанному свету,
по каменному мясу площадей
беги, за муравьиной правдой следуй.
ах, летний человек, перекати-мудак,
поверивший в хурму, алиготе и самок,
дымящихся в прибое - никогда
их не было, точнее, не был сам ты
иным, чем слепленным из золоченой тьмы
и мерзлой глины, слепнущей от света
комплектной памяти с кусочками хурмы
несуществующего лета.
2012
ахилл
укушенный дурной водой
ахиллом в обуви худой
бежит, подбрасывая ноги.
кто ж знал, читатель облаков -
у бога нет черновиков,
молчи и ничего не трогай.
а кто одной ногой во сне,
другою в ипотеке - нет
того на самом-самом деле.
его допишут - нет, сотрут -
нет, перепишут и пришьют
кровавыми стежками к телу.
новорожденный скажет А -
ну, сам вписался - и беда
несет башкой по алфавиту,
навылет литеры твердя.
но, только выкашляешь Я,
глядишь, франшиза и закрыта.
2012
дрейф
амираму г.
не то давно, не то далеко отсюда, на настоящей еще земле,
где даже сны всего лишь другая комната, музычка, материк,
где течет абсолютное время, где любому облаку тыща лет,
наступает зима и, огромная тень ее падает напрямик
на убогие взгорья, взморья, невсамаделишний и жалкий снег
обитаемой версии мира - забредешь, и не выйдешь вдруг
из сдуревшей музыки, комнат запертых (фройда на нас всех нет),
с материка, что вот-вот
