Адольф мгновенно отворачивается и заводит беседу с госпожой де Фиштаминель.
–Прожив год при абсолютном правлении, Каролина однажды утром кротко осведомляется:
– Ну, друг мой, и сколько ты потратил в этом году?
– Не знаю.
– Так посчитай.
Адольф выясняет, что потратил на треть больше, чем Каролина в свой самый неудачный год.
– А ведь мои туалеты тебе ничего не стоили, – замечает Каролина.
–Каролина играет Шуберта. Адольф наслаждается музыкой в прекрасном исполнении; он подходит сказать Каролине спасибо; она плачет.
– Что с тобой?
– Ничего… нервы.
– Не знал за тобой этого греха.
– Ах, Адольф, ты ничего не замечаешь… Посмотри: у меня кольца спадают с пальцев; ты меня больше не любишь, я тебе в тягость…
Она заливается слезами, ничего не хочет слушать и с каждым словом Адольфа рыдает все горше.
– Хочешь, ты опять будешь управлять хозяйством?
– Ах! – восклицает она, вскочив, как чертик из коробочки. – Неужели тебе еще не надоело ставить опыты?.. Нет уж, спасибо! Разве в деньгах дело? Странный способ врачевать раненое сердце… Нет, оставь меня…
– Ну что же! как тебе угодно, Каролина.
Это «как тебе угодно» – первый признак равнодушия в отношении к своей законной жене[616]; тут Каролине открывается пропасть, к которой она приблизилась по собственной воле.
Французская кампания
Всякой жизни грозит свой злосчастный 1814 год. После блистательных триумфов, после дней, когда преграды оборачивались победами, а препятствия – удачами, наступает момент, когда самые счастливые идеи на поверку оказываются глупыми, когда отвага приводит к беде, когда в укреплениях обнаруживается брешь. В супружеской любви, которую иные авторы соглашаются считать разновидностью любви вообще, чаще, чем в любой другой сфере человеческой жизни, случается своя Французская кампания[617], свой роковой 1814 год. Дьявол особенно любит совать свой нос в дела бедных брошенных жен, а Каролина дошла именно до этого состояния.
Теперь Каролина ищет способ вернуть себе любовь мужа! Она целые дни сидит дома в одиночестве и дает волю своему воображению. Она бродит по комнатам, подходит к окну и надолго замирает перед ним, глядя на улицу и ничего не видя; среди своих этажерок с безделушками, в своих роскошно обставленных покоях она чувствует себя как в пустыне.
Между тем все в Париже, кроме тех, кто обитает в собственном особняке, стоящем между двором и садом, живут впритирку друг к другу. На каждом этаже напротив одной супружеской четы проживает другая. Каждый наблюдает за жизнью соседей, сколько душе угодно. Тут царит повинность взаимного изучения, право осмотра[618], распространяющееся на всех и каждого. Допустим, утром вы поднялись рано, а служанка соседа напротив занялась уборкой квартиры и вывесила ковры за окно: благодаря этому вы угадываете бесконечное множество деталей из жизни соседа, но и сосед знает не меньше о вашей жизни. Поэтому через какое-то время оказывается, что вам известны все привычки соседки напротив, хорошенькой, старой или молодой, кокетливой или добродетельной, известны капризы фата и ухищрения старого холостяка, известно, какого цвета у них мебель и какой масти кот у жильца третьего или четвертого этажа. Все здесь улика и источник для догадок. Гризетка с пятого этажа обнаруживает – правда, подобно целомудренной Сусанне, с опозданием, – что на нее с восторгом наставил бинокль чиновник с жалованьем тысяча восемьсот франков в год, старый греховодник, охочий до дармовых зрелищ[619]. Со своей стороны, юноша, служащий сверх штата, предстает перед старой богомолкой во всем блеске своих девятнадцати лет и во всей неприкрытой красе человека, занятого бритьем бороды. Наблюдательность не знает покоя, а вот осторожности случается задремать. Занавески далеко не всегда задергиваются вовремя. В сумерках женщина подходит к окну, чтобы вдеть нитку в иголку, а сосед из дома напротив любуется рафаэлевской головкой и находит ее достойной себя, национального гвардейца, который так хорош в карауле. Пройдитесь по площади Сен-Жорж[620], и если вы умеете смотреть, то сможете разгадать секреты по меньшей мере трех хорошеньких женщин. О священная частная жизнь, где ты? Париж – город, который является полуобнаженным в любое время дня и ночи, город распутный и бесстыдный по преимуществу. Здесь невинность может сохранить только тот, у кого есть сто тысяч франков годового дохода. Добродетель здесь обходится дороже порока[621].
Каролина посматривает порой сквозь муслиновую занавеску, которая надежно укрывает ее покои от жителей шестиэтажного дома напротив, и в конце концов обнаруживает там юную чету, вкушающую услады медового месяца: молодожены недавно поселились на втором этаже как раз напротив Каролининых окон. Наблюдения лишают Каролину покоя. Соседи напротив рано закрывают ставни и поздно их открывают. Однажды, случайно встав в восемь утра, Каролина видит горничную, приготовляющую ванну и прелестное дезабилье для хозяйки. Каролина вздыхает. Она уподобляется охотнику, подстерегающему добычу: ей удается увидеть молодую женщину, сияющую от счастья. Наконец, после долгой слежки за очаровательной четой, она видит, как муж и жена открывают окно и, чуть прижавшись друг к другу, дышат вечерней прохладой. С Каролиной случается нервический припадок, когда однажды вечером напротив забывают закрыть ставни: сквозь занавески она видит, как две тени за окном вступают в схватку, сплетаются в фантасмагорические узоры, то ли необъяснимые, то ли слишком хорошо объяснимые. Частенько молодая женщина сидит одна, погруженная в меланхолические мечтания, и ожидает супруга; заслышав стук лошадиных копыт или колес кабриолета, она вскакивает с дивана, и можно угадать, что она восклицает: «Это он!..»
«Как же они любят друг друга!» – думает Каролина.
Разыгравшиеся нервы внушают Каролине чрезвычайно хитроумный план: она решает использовать чужое семейное счастье как средство подстегнуть чувства Адольфа. Мысль довольно порочная, мысль старика, который хочет соблазнить маленькую девочку непристойными гравюрами и амурами; однако цель Каролины оправдывает любые средства!
– Адольф, – говорит она ему однажды, – у нас напротив живет прелестная брюнетка…
– Да, – отвечает Адольф, – я ее знаю. Это приятельница госпожи де Фиштаминель, госпожа Фуллепуэнт, жена маклера; он очаровательный человек, добряк и без ума от своей жены! Вообрази: его кабинет, контора, касса – все выходят во двор, а парадные покои отданы супруге. Не знаю четы более счастливой. Фуллепуэнт повсюду хвастает своим счастьем, даже на бирже; всем уже надоело его слушать.
– Ну так сделай одолжение, представь меня господину и госпоже Фуллепуэнт! Право, я бы с радостью узнала, как она ухитряется внушать мужу такую страстную любовь… Они давно женаты?
– В точности столько, сколько и мы: пять лет…
– Адольф, миленький, я умираю от желания с ней познакомиться. Сведи нас. А кто лучше: она или я?
– Право, встреть я вас обеих на балу в Опере и не будь ты моей женой, я бы не знал, кого выбрать…
– Ты сегодня очень мил. Не забудь в субботу пригласить их к обеду.
– Приглашу сегодня же вечером. Мы с
