«В конце концов, – думает Каролина, – должна же эта женщина объяснить мне, как она этого добивается».
Каролина продолжает наблюдения. Около трех часов пополудни она смотрит сквозь цветочную рощицу в жардиньерке на окне и восклицает: «Сущие голубки!..»
В субботу Каролина приглашает к обеду господина и госпожу Дешар, почтенного господина де Фиштаминеля – одним словом, самых добродетельных супругов из своего окружения. Каролина во всеоружии: она заказала самый изысканный обед, достала из шкафов самую роскошную посуду; ведь она готовится принять идеальную женщину.
– Вот увидите, дорогая моя, – говорит она госпоже Дешар в ту минуту, когда женщины обычно молча оглядывают одна другую, – наши соседи напротив – это прелестнейшая в мире супружеская чета: он белокурый юноша бесконечного обаяния, а какие манеры… лицом вылитый лорд Байрон, настоящий Дон Жуан, но верен жене! он от нее без ума. Жена очаровательна и открыла способ быть любимой вечно; может быть, пример этой четы возвратит мне счастье; Адольф посмотрит на них, устыдится и…
Слуга объявляет: «Господин и госпожа Фуллепуэнт».
Госпожа Фуллепуэнт, хорошенькая брюнетка, настоящая парижанка, гибкая, стройная, одетая восхитительно, бросающая пылкие взгляды из-под полуопущенных длинных ресниц, усаживается на диван. За этой парижской андалузкой следует, тяжело ступая, упитанный господин с редкими седыми волосами: обрюзглое лицо и отвислое брюхо сатира, лоснящийся череп, лицемерная и сладострастная улыбка, играющая на пухлых губах, – все обличает в нем истинного философа. Каролина смотрит на этого господина с удивлением.
– Господин Фуллепуэнт, милая, – представляет ей Адольф почтенного старца.
– Я счастлива, сударыня, – говорит Каролина с самым любезным видом, – что вы пришли с вашим свекром (все присутствующие обращаются в слух); но, надеюсь, и ваш муж…
– Сударыня…
Присутствующие переглядываются, а затем смотрят на Адольфа; он имеет вид удивленный и довольно глупый; если бы перед Каролиной, как в театре, внезапно разверзся люк, он бы с радостью сбросил ее туда.
– Вот мой муж, господин Фуллепуэнт, – говорит госпожа Фуллепуэнт.
Каролина багровеет, понимая, во что она вляпалась; а Адольф бросает на нее взгляд, пылающий, как тридцать шесть газовых рожков.
– А вы говорили: юный, белокурый… – шепчет госпожа Дешар.
Госпожа Фуллепуэнт, женщина умная, бестрепетно смотрит на потолок.
Месяц спустя госпожа Фуллепуэнт и Каролина становятся лучшими подругами. Адольф, занятый исключительно госпожой де Фиштаминель, не обращает никакого внимания на эту опасную дружбу, и напрасно, ибо, имейте в виду:
АксиомаЖенщины развратили больше женщин, чем мужчины обольстили.
Соло для катафалка
По прошествии некоторого времени, продолжительность которого зависит от твердости нравственных правил Каролины, она начинает чахнуть; видя, как она растянулась на диване, словно змея под лучами солнца, Адольф из вежливости осведомляется:
– Что с тобой, милая? чего бы тебе хотелось?
– Мне бы хотелось умереть!
– Превосходное желание, и какое веселое…
– Смерть меня не пугает, но страдания…
– Иначе говоря, ты страдаешь по моей вине!.. Вот что такое женщины!
Адольф меряет шагами гостиную и недовольно ворчит, но вдруг замолкает, заметив, что Каролина утирает своим расшитым носовым платочком весьма художественно текущие слезы.
– Ты больна?
– Я нездорова. (Пауза.) Я хочу только одного – знать, смогу ли я дожить до свадьбы моей доченьки; ведь теперь я понимаю, что значат эти слова, которых не понять юным существам: выбор супруга! Ступай, развлекайся: женщина, которая думает о будущем, женщина, которая страдает, совсем не занимательна; у тебя есть дела повеселее…
– У тебя что-то болит?
– Друг мой, у меня ничего не болит; я прекрасно себя чувствую и ни в чем не нуждаюсь. Право, мне уже лучше… Ступайте, оставьте меня.
В первый раз Адольф уходит почти опечаленный.
Проходит неделя; Каролина приказывает слугам не говорить господину ни слова о своем плачевном состоянии: она угасает, то и дело призывает горничную, потому что вот-вот лишится чувств, и постоянно нюхает эфир. В конце концов челядь сообщает господину о супружеском героизме хозяйки; однажды вечером Адольф остается дома после обеда и видит, как его жена осыпает поцелуями маленькую Мари.
– Бедное дитя! только из-за тебя я тревожусь о том, что со мной станется! Ах боже мой, на что мне жизнь?
– Послушай, детка, – говорит Адольф, – не надо грустить.
– О! я вовсе не грущу!.. смерть меня совсем не пугает… Я нынче утром видела похороны и позавидовала покойнику! Отчего я все время думаю о смерти?.. Может, эта такая болезнь?.. Мне кажется, я сама наложу на себя руки.
Чем больше стараний прилагает Адольф к тому, чтобы развеселить Каролину, тем более траурный вид она принимает и тем чаще пускает в ход слезы. На второй раз Адольф остается дома и скучает. После третьей атаки горючими слезами он уходит из дома без всякой печали. В конце концов эти вечные жалобы, томные позы и крокодиловы слезы так надоедают Адольфу, что он говорит: «Если ты больна, Каролина, надо позвать врача…»
– Как тебе угодно! Это приблизит мой конец, а я только об этом и мечтаю… Но тогда уж пригласи какую-нибудь знаменитость.
Через месяц, наскучив похоронными мелодиями, которые Каролина разыгрывает на все лады, Адольф приводит к ней великого врача. В Париже все врачи – люди острого ума и превосходно разбираются в брачной нозографии.
– Нуте-с, сударыня, – говорит великий врач, – с чего это такой хорошенькой женщине вздумалось болеть?
– Да, сударь, я, точно нос отца Обри, стремлюсь к могиле[622]…
В угоду Адольфу Каролина старается улыбнуться.
– Так-так! но глаза у вас живые: им наши адские снадобья без надобности…
– Взгляните повнимательнее, доктор, меня пожирает лихорадка, медленная, незаметная…
И она останавливает один из самых лукавых своих взглядов на знаменитом докторе, который думает: «Ну и глаза!..»
А вслух произносит:
– Хорошо, теперь покажите язык…
Каролина открывает рот и показывает язык; зубки у нее белые, как у собаки, а язычок розовый, как у кошки.
– Язык немного обложен; но вы ведь недавно завтракали, – изрекает великий врач, оборачиваясь к Адольфу.
– Я ничего не ела, только выпила две чашки чаю, – отвечает Каролина.
Адольф и знаменитый доктор переглядываются, и доктор спрашивает себя, кто здесь его дурачит, хозяин или хозяйка.
– На что вы жалуетесь? – степенно осведомляется у Каролины доктор.
– Я не сплю.
– Хорошо!
– Потеряла аппетит…
– Хорошо!
– У меня боли… вот здесь…
Доктор осматривает место, на которое указывает Каролина.
– Очень хорошо! мы к этому вернемся… А что еще?
– Меня порой знобит…
– Хорошо!
– У меня случаются приступы уныния, я все время думаю о смерти, о самоубийстве.
– Неужели?
– У меня кровь приливает к голове и вот, смотрите, веко все время подрагивает…
– Превосходно! мы называем это тризм[623].
В течение пятнадцати минут кряду доктор, употребляя множество научных терминов, объясняет, что такое тризм, и неопровержимо доказывает, что тризм есть тризм; впрочем, он с величайшей скромностью замечает, что если науке известно, что тризм есть тризм, она пребывает в полном неведении относительно причин этого нервического подергивания, которое то появляется, то исчезает… Однако, добавляет он, мы убеждены, что природа этого заболевания сугубо нервная.
– Это опасно? – спрашивает встревоженная Каролина.
– Нисколько. В какой позе вы спите?
– Свернувшись клубком.
– Хорошо; на каком боку?
– На левом.
– Хорошо; а на скольких матрасах?
– На трех.
– Хорошо;
