Он треплет бабочку, пытается что-то сказать, но она продолжает кивать, побуждая его, все жестче и жестче, сделать правильную вещь: уйти. Он обреченно вздыхает, смотрит на портфель, затем вздыхает еще раз и глядит прямо на нее, глаза блестят от слез, а усы изгибаются над храброй улыбкой.
Он протягивает портфель. Не рисунки. Портфель целиком.
– Для вас, моя дорогая.
Она не может это принять, конечно не может!
Но голос Джайлса подрагивает точно так же, как недавно дрожал ее собственный, его импульсивный героизм не отличается от ее собственного, и в словах читается мольба – забрать у него тяжкую ношу целой жизни.
Лэйни берет портфель, ее пальцы скользят по желобкам, продавленным в красной коже его пальцами за годы использования. Она видит, как исчезает силуэт Джайлса, когда он уходит, но не поднимает взгляда, поскольку если сделает это, то только усложнит ему все, и помимо того, она ищет место, чтобы поставить подарок так, чтобы он, неимоверно тяжелый от спрятанного внутри смысла, не проломил пол и не рухнул через три этажа.
21Хоффстетлер проверяет, в последний раз, температуру, объем и кислотность воды в бассейне, его ассистенты выкатывают тележки с оборудованием из Ф-1, и в этот момент его едва не сбивает с ног удивительная мысль: он может никогда больше не оказаться так близко к девонианцу.
В понедельник, после трех дней бессмысленных выходных, он убьет это существо, растворит изнутри с помощью яда, полученного от Михалкова.
Неужели это доспехи в виде белого халата и щит в форме портфеля с документами столь долгое время делали его невосприимчивым к чужой боли?
Ну что же, сегодня на нем нет халата, он оставил его на полу в кабинете, испытав отвращение при виде незримых пятен крови. А его портфель сейчас лишь свидетельство того, как рушится столь тщательно выстроенная американская жизнь – набит скомканными заметками, упаковками из-под печенья, крошками.
Никакой профессионализм, даже самый тонкий, не разделяет более смерть и избавителя в Ф-1.
Жертва Хоффстетлера – он более не позволяет себе использовать более мягкие термины – плавает в центре бассейна, цепи, прикованные к ошейнику, натянуты туго. Единственный признак жизни – свет, изливающийся из глаз подобно расплавленному золоту, что струится по поверхности воды.
Хоффстетлер думает о танце Элизы Эспозито и о полном удовольствия сверкании девонианца, и его охватывает дикая ревность. Это нечестно, что она полюбила это существо, а оно ее, а он обречен совершить убийство, которого не простит никакой бог.
Он убирает барометры, пытается сбросить с себя лишние чувства.
Они не сделают более легким тот момент, когда ему придется вонзить иглу между чешуйками.
У Хоффстетлера нет причины думать, что девонианец испытывает к нему что-то кроме ненависти. С чего бы? И все же, когда он слышит, как закрываются двери за ассистентами, он неожиданно для себя умоляюще поднимает глаза.
Если Элиза сделала это, то он может повторить ее успех: установить контакт, настоящий контакт с девонианцем. Он ухитряется жить с самим собой несмотря на то, что постоянно оскорблял собственную человечность, и сможет ли он простить себя за это последнее оскорбление?
В лаборатории пусто и тихо.
Хоффстетлер опускает блокнот на пол, не волнуясь, что тот намокнет, и аккуратные записи расплывутся… чего хорошего эти записи сделали для него в «Оккаме»? Пересекает красную запретительную линию и опускается на бортик, после чего штаны немедленно промокают.
Он отвык находиться здесь с пустыми руками, поэтому ладони вцепляются одна в другую, плечи горбятся. Наверняка со стороны он выглядит печально, словно некто скорчился на могиле любимого человека. Другая иллюзия позабытой человечности. Хоффстетлеру некого оплакивать на этом континенте.
Даже девонианец, существо из другого мира, победило его в этом отношении.
– Prosti menya, pozhaluysta, – шепчет он. – Я сожалею.
Подкрашенная золотом вода колышется словно поле пшеницы.
– Ты не понимаешь меня, я знаю. Я привык к такому. Мой настоящий язык, голос… русский, никто не может понять его. Разве мы не похожи хотя бы в этом смысле? Возможно, если я буду говорить с достаточным чувством, то ты меня поймешь? – Хоффстетлер хлопает себя по груди. – Я тот, кто потерпел неудачу, имея дело с тобой. Тот, кто не смог спасти тебя. Несмотря на дипломы, что лежат в одной из коробок. Несмотря на все звания, что присоединяют к моему имени. Все это представляет меня… интеллигентным, разумным. Но что такое разумность? Умение вычислять, рассчитывать? Или в истинной разумности содержится и моральный компонент? С каждой проходящей минутой я все сильнее верю, что дело в этом. И еще верю, что я глуп, глуп, очень глуп. Цепи, резервуар – все это твоя расплата за спасение моей жизни. Знаешь ты, что сделал? Можешь ли ты чуять это в моей крови? Бритвенные лезвия были у меня уже наготове. Потом они нашли тебя, существо из сказок Афанасьева, которые я читал в детстве. Истории о волшебных животных, странных чудовищах. Именно тебя, мой дорогой девонианец, я ожидал встретить всю мою жизнь. И встреча могла быть удивительной. Понимаю, что слова мои холодны и сухи, и столь многое я хотел бы показать тебе, может быть, развеселить тебя. Но встреча получилась ужасной. Ты даже не знаешь моего имени.
Хоффстетлер улыбается собственному отражению, смутной золотистой форме на поверхности воды.
– Мое имя – Дмитрий. И я очень рад встретиться с тобой.
Всхлип рвется из груди, горячие слезы текут по щекам в таком количестве, словно он уколол себя шприцем Михалкова и это его внутренности сейчас растекаются в кашу. Хоффстетлер опирается на бортик и смотрит, как слезы падают на поверхность бассейна.
Крохотный дождь. Первый в Балтиморе за многие месяцы.
Вода разрезана напополам, рука девонианца скользит вперед точно акула, когти подобны жемчужным плавникам. Хоффстетлер отшатывается, соскальзывает с бортика. Только бояться нечего, девонианец в трех футах, подплыл ближе, не издав ни звука, и уже отдергивает конечность.
Хоффстетлер, задержав дыхание, наблюдает, как существо подносит пальцы ко рту, кладет один на язык.
Девонианец пробует его слезы.
Хоффстетлер знает, что ему жутко повезло – никто не вошел в Ф-1 в этот момент. Его челюсть отвисает, из горла рвется молчаливый вопль, мокрое лицо пылает, все тело содрогается.
Двойные челюсти девонианца скрежещут, словно перемалывая единственную слезу, и глаза мягчают, из металлического золотого становятся небесно-голубыми. Существо распрямляется над водой, неведомым образом бросая вызов гравитации, и кланяется Хоффстетлеру.
Другими словами это не описать.
Затем тихо уходит в бассейн, его сетчатая нога изгибается в жесте, который можно понять и как «спасибо», и как «прощай».
Или «прощаю»?
22Сидеть за рулем «Кэдди» – это сладкий сон, шины словно не касаются мостовой, они едут по облакам, по тем завиткам, что поднимаются от его сигареты. На каждом светофоре он сам и его машина становятся объектом вожделеющих взглядов со стороны девчонок.
Стоит ему открыть дверцу,
