Тяжкое.
Огроменное.
Сказывал дед Панкрат, как щуку рыбачил да на крючок евонный, кованый, сом сел, и не какой-нибудь двугодовалый, которого на один зубок, но матерый зверюга-омутник. И как сперва-то дед и не понял, чего случилось.
Повело поплавок.
Натянуло веревку. Удило выгнулось да удержалось, даром, что ль, за него, зачарованное, дед Панкрат две кадушки меду липового отдал? Магик тот клялся, что удилище не то что щуку, белугу выдюжит. От белуг у нас отродясь не водилось, а сом сыскался. И так дернул, что дед сам едва в омут не рухнул. А рухнул бы, как знать, сказывали, что иные сомы вырастают до того огроменными, что человека целиком заглотить способные.
Главное, что по первости дед-то удилище не бросал, тянул… и мыслю, тоже дивился тяжеленному улову своему…
– Зослава… – Голос Киреев издалек донесся, и я б хотела ответить, да не могла, занята была, а после вдруг что-то грохнуло.
Треснуло.
И обсыпало меня землею с головы до пят.
А после и отпустило. Так отпустило, что, когда б не Лойко, рухнула б наземь. Ноги ослабли. Руки. И вся я кругом ослабла, будто бы во внутрях не кости с мышцами, которые Архип Полуэктович цельный год мучил, но тесто переходившее.
– Присядь. – Лойко свой кафтан скинул, на землю бросил. – Надо же… вот почему, выходит, это место… такое…
– Какое?
В роте пересохло. И язык натруженный едва ворочался. А горло и вовсе драло, будто кошки в нем шкребались. Я языком по губам провела, будто вспухли они…
– А ты поглянь! – Кирей сунул в руки флягу. – Сильна ты, Зослава… может, все-таки бросишь моего родича? Поедем со мной…
– Куда?
– А куда-нибудь.
Во фляге у него не водица, но настой травяной да на перваче. От не ведаю, то ли травы хорошие, то ли первач, но закашлялась я, а по кишкам тепло полетело. И оттого сразу легчей стало дыхаться.
– Так думалось мне, что есть у тебя кого звать…
– Есть. – Кирей флягу забрал, крышечкой закрутил и в карман тайный убрал. – Но хороших женщин мало не бывает. Это первое. А второе, я ж азарин… а у нас многоженство…
– Открутит тебе Велимира роги за такое… женство, – хмыкнула я и на поляну поглядела. Мамочки мои родные!
От прав был Архип Полуэктович, говаривая, что неможно с магией баловаться. Хотя ж мы не баловались, мы по сурьезному делу туточки… а все одно… была поляна и осталась, только отныне не видать ни мхов зеленых, ни иглицы за костями и прочим земляным скарбом.
Тут тебе и золото, и серебро.
И броня древняя… и меч предивный, будто из стекла сотворенный… и огроменный череп, в котором оный меч увяз… я читала про драконов… и в Акадэмии была голова драконья, но та, которая была… она, конечно, большою мне мнилась.
Прежде.
А что, та голова с добрую телушку величиною. И тварюка, с которой оную голову сняли, по документам ежель, с небольшую избу величиною была. Но нонешней, мною из земли вытащенной, она на ползуба, поелику зубы… каждый зуб с меня, а то и поболе.
– Это же… – Я не усидела, хоть и ноги едва-едва держали, но этакое диво!
И первач.
И Лойково плечо, которым он меня подпер.
– Истинный дракон. – Кирей под вторую рученьку подхватил. – А я думал, что это легенда просто… красивая сказка для дурачков.
Что ж, коль так, то я согласная и дурою побыть.
Сказка…
Сколько он в земле пролежал? Не одну сотню лет… огроменная зверюга… с избу? Да думаю, с терем царский, ежель не побольше. И вытянуть я сумела лишь голову, верней, череп. Длинный и белый, с мечом от этим, который в ем гляделся как заноза в волчьей лапе… неужто от этого меча дракон помер?
И кто ж таким безумцем был, который осмелился на змея да…
Мы обходили череп, дивясь удивительной гладкости костей, которые будто и не кость, а кованы из белого золота. А пасть-то… зубаста… и зубы сами, что клинки, правда, в рост человечий… на лбу мелкая чешуя уцелела… иль прикипела… золотая… и каждая чешуйка что поднос, да с росписью… Красота.
Сказка.
Легенда.
Милослава, когда еще жива была, помнится, рассказывала, будто нынешние драконы на самом деле лишь тень от тех, прошлых, некогда наш мир населявших. Будто бы те, сотворенные Божинею первыми, были сильны и прекрасны. Оттого и возгордились, решивши, что стоят они над прочими созданиями, что неподвластны больше воле Матери своей.
И пошли по миру, понесли на крылах своих пламя да гнев, стирая людские города до основания, ибо в людях видели лишь дурное, мнили, будто без них, сиречь нас, мир прекрасен станет. Тогда-то Божиня и сотворила драконоборцев, наделивши их силой немалой да способностью выносить самое жаркое пламя.
Если что от драконоборца осталось, то земля сего не сохранила.
Или не отдала?
Не ведаю. Мы обошли череп дважды, подивились тому, до чего тонкий хребет уходил в землю змеиным хвостом, а левей его выглядывала лапа когтистая. И когти оные – косы огроменные… такими небось дома разорять самое милое дело. Махнет дракон – и рассыплется кровля.
Жуть.
– Земля впитала его кровь и силу. – Лойко осмелился коснуться костей, провел ладонью по белому зубу. – И магию. Она до сих пор хранит ее… и поэтому у мамы вышло…
Он отвернулся от костей.
– Вот… я и не помню, каким был… странно так глядеть на себя.
Дитя горькое.
И нетленное… будто только-только отлетела душа, будто и не лежало тело в земле годами, будто… я глядела на мальчика, который лежал, свернувшись калачиком. Бледненький. Беленький.
Мертвый.
Давно уж мертвый, а все одно горько. И горечь этая в горле комом стоит.
За что его?
За что других? Всех, кто помер… я многих и не знала… а Кирей молчит. Глядит и молчит. И лицо такое… посеревшее, острое. Глаза темны… а я, опустившись на колени, провела ладонью по мягоньким волосам. Все мнилось, сейчас от очнется, откроет глаза, глянет и рассмеется легким детским смехом: мол, поверила, глупая Зослава, что я и вправду помер? А я живой…
– Пора. – Лойко сел рядом. И руку протянул: – Исполнишь свое обещание?
Я кивнула.
И ради него.
И ради от этого дитяти, которому давно бы покой сыскать. Глядишь, наконец исполнится предначертанное, и отлетит душенька Лойко, жизнью посмертной истомленная, в Божинины чертоги. А там… будут ли его судить?
Не ведаю.
Коль жива останусь, то помолюсь, потому как… просто помолюсь… пусть будет милосердна к нему Божиня, да и ко всем нам.
Я руку протянула.
И с рукой переплела. Глянула на Кирея, который вздохнул.
– Может, встанете, а то как-то оно…
Лойко поднялся и мне помог.
А солнце-то выползло, расцветило
