О драконе, который во времена незапамятные с драконоборцем повстречался на погибель свою.
О лесе, что принял смерть, и кровь, и магию предтечного зверя.
О людях, в лесу поселившихся.
О прошлом и о нынешнем.
Голос Киреев читал молитву, да только слова ее ускользали…
– Согласна ли ты, Зослава, внучка Берендеева, доброю волей и по своему почину взять того, кого именуют Лойко, сыном… – тут Кирей запнулся.
– Игоря Жученя, – скупо молвил Лойко. – Другого отца мне не надобно.
– Игоря Жученя в мужья…
– Согласна.
– Согласен ли ты…
– Согласен.
Слова – это не всегда слова, особливо когда говорятся они в таком месте и пред зверем, в коем, не глядючи на годы минувшие, мерещится мне искра жизни.
Он смеется над нашими детскими хитростями.
Он…
Клинок вспорол кожу на ладони, и я поморщилась: больно. От случалось мне и пальцы резать, и масло как-то горячее прям на руку вывернула, а все одно та боль иного свойства была. Ныне будто потянули из меня силу.
– Нет, Зослава. – Лойко своей рукой мою сдавил, и кровь смешалась с кровью. – Теперь ты должна.
– Я…
Я ведаю, что мне сделать надобно, только не могу.
От не могу, и все!
– Надо, Зослава. Пожалуйста… я… доброю волей отдаю тебе… силу… – Голос его был тягуч, что старый мед. А сила горька. И я захлебывалась этою горечью, но брала и брала… брала, и… и силы у него было столько, что я поняла: еще немного, и сотрет она меня.
– Выпускай, Зослава! – крикнул кто-то.
Кирей?
Кирей… выпускать… не уйти… не потерять контроль… сила темна, что вода в омуте… и душит, и давит, чужая, клятая…
– Зослава!
Я и имя свое почти что утратила… ничего, справлюсь… я сильная, сдюжу… сдюжу… и силу эту, которая из многих жизней сплетенная, одолею… и чую, что горечь невыносимою становится. Как быть?
Отдать.
Кому?
Я обвела поляну полуслепым взглядом.
Тело… человеческое и слабое… нет, не годится… надо иное… иное надо… колокола гудели в голове, что набат. Сила, сила… прибывала… сколько ж ее в нем? Бездонный, что озеро… а я дура, если согласилась, дура… и все ж она сама выход нашла, потекла тонким ручьем, поплыла да в пятно слепое, которое аккурат посеред поляны виднелось.
Сначала каплей.
Ручейком. Ручьями. Рекой полноводною. Морем-окияном… и я в этом море-окияне была щепкой… и когда сила схлынула, я осталась.
– Ты как? – Лойко никуда не делся, он стоял, держал меня за плечи. – Присядь. И дыши, Зослава, главное, когда живой, не забывать дышать. Через нос. Давай на раз-два-три…
Дышу.
От и вправду забыла почти, как это деется, и с того в грудях будто костер развели. А дышать-то… надо дышать… как? Обыкновенно, как люди живые сие делают. А я живая. Замерзла вот только, будто не лето на дворе, а самая лютая зима… пальцев не чую, да и вообще себя не чую. Но дышу.
На раз и два.
И на три дышу.
И сажуся рядом с Лойко. Коль он тут, муж мой ныне законный пред ликом Божининым, то выходит, что не получилось у нас? Или…
– Да уж, Зослава, – Кирей свою флягу сунул, – с тобой не угадаешь… ты свои-то силы зачем выплеснула?
Ага, а у меня было когда разбираться, где этие силы мои, а где, стало быть, заемные?
– Ничего, восстановишься.
Пью от его настой на перваче, а будто воду глытаю.
– Хватит. А то сопьешься еще. – Кирей флягу отобрал. – Посиди. Отойди… и…
– А… – Я только рот раззявила, чтоб спросить, чего ж у нас вышло-то? Да из горла сип вырвался.
– Ну… поженить вас получилось. Силу свою он тебе добровольно отдал, по праву древнему, как той, с которой кровью связан. – Кирей понял меня верно. – Так что должно получиться… теперь осталась мелочь. Лойко, ты тут лучше посиди, а то все ж…
Лойко кивнул.
А вот он не переменился.
Почти.
Побелел.
И будто прозрачен сделался. Руки от холодные…
– Скоро, – он улыбнулся, – я уйду. Будешь скучать?
– Буду, – вздохнула я.
А что ему было сказать? Что он чудище клятое, многих погубившее? Так не своею волею… и да, так и не поверила я… до конца не поверила… а он сидит от, гладит косу мою одною рукой. Другой – травинки перебирает… на Кирея не смотрит.
Тот же, до центру поляны добравшись, встал. Руки развел, будто небо обнять желаючи, да и вспыхнул. Пламя рыжее на ладонях появилось, растеклось по рукам, венцом предивным на голову село, а после, комом слепленное, полетело на поляну. И полыхнули что кости древние, что черепки… занялась трава, запахло паленым, мерзко так, будто кто тряпье древнее жег.
А тело от Лойково не спешило заниматься.
Огонь окутал его.
И отпустил.
Отступился, откатившись едва ль не до краю поляны, а после рудой волной хлынул, накрыл. И я отвернулась. Не могу глядеть на этакое.
– Мне не больно. – Лойко стиснул пальцы. – Я давно потерял способность испытывать боль. И поверь, это благо… а скоро меня не станет. И я жалею лишь о том, что не помню своего имени.
– Зимовит. – Кирей стоял посеред гудящего огня, и тот не смел Кирею вреда чинить.
Облизывал.
И откатывался.
– Что? – Лойко нахмурился.
– Зимовит… твой отец, который… который все ж отец… его последняя воля, которую он отдал на хранение одному своему доверенному человеку. Правда, оказалось, что тот вовсе доверия не стоит и скоро принес грамоту матушке… так вот, в этой грамоте он называет своим законным наследником, единственным, прошу заметить, наследником, царевича Зимовита, рожденного опять же единственной законной женой.
Пламя светлело.
И запах… запах переменился. Больше не воняло ни волосом жженым, ни тряпьем, но будто бы свежестью потянуло, которая после грозы приключается. А еще пахнуло жаром, и я попятилась. Нет, я верю, что Кирей со своим огнем управится, а все ж… неспокойно.
– Значит, поэтому…
Кирей пожал плечами:
– Она не сказала. Она лишь обмолвилась, что защищает своего ребенка… и что меняться ей слишком поздно. А насколько это правда…
Пламя из белого синим становилось.
Кирей нахмурился.
– Хватит, – сказал он, да только пламя лишь выше поднялось. Закрутилось столбом, вырос он, что ель предивная с синими колючками. И вершиною эта ель в самые небесы уперлась. Солнце и то побелело разом, опаленное. А уж у меня и волосы закручиваться стали, верным признаком, что вот-вот полыхнут.
Я поднялась.
И Лойко подняла.
Может, он и покойник, но…
– Твою ж… – Кирей попятился. И ему, выходит, не по нраву было этакое самоуправство. Столп же огненный стоял, только вокруг себя крутился диким вихрем, и все скорей, скорей. Того и гляди раскрутится и, с привязи соскочивши, полетит-понесется по лесу, изничтожая что живое, что мертвое.
Это что ж мы натворили-то?
Наставник за такое точно по голове не погладит… как бы вовсе оную голову не оторвал иным в назидание.
– Отступаем, – тихо произнес Кирей, со столпа, им же сотворенного,
