– Бежишь, рогастенький, – Марьяна Ивановна окликнула. Она стояла, обеими руками опираясь на трухлявую клюку. И руки эти порастали мелкой чешуей. – Правильно, не твоя это война.
Глаза пожелтели.
И значит, пошел процесс. Еще седмица-другая, и вместо неупокойника, пусть и силой изрядной наделенного, появится в округе тварь-выжорка. Будет ходить по путям-дорожкам старушка, будет разговоры с людьми заговаривать, про житие их выспрашиваючи. А заодно уж силу жизненную тянуть.
К иным и на закорки попросится.
И ведь не откажут.
Выжорки хорошо разум мутят. А она, вспершись на спину, пустит в тело человеческое тонкие когти. И заговорит… об чем – об этом никто, кому уцелеть получалось после этакой встречи предивной, вспомнить не мог. Зато все в один голос твердили, будто от слов выжоркиных бежать хотелось на край света. Они и бежали, пока силы были. Падали. И тогда уж, обездвиженных, выжорка и ела.
Мерзость какая.
– Что, убить меня попытаешься? – Выжорка захихикала. – Не надо, мальчик, не твоя это война. Тебя он девка твоя ждет и дождаться не может. Все гадает, исполнишь ли ты слово свое аль так, голову дуришь… как тебе дурили. Всех вас обдурила…
– Что вы хотите?
– Я? Известно чего. Гнилую кровь выпустить. Гнилую ветвь под корень вырубить. И не только я того хочу… она тоже.
– Матушка?
– Тьфу… ни стыда, ни совести. Мать у человека одна, а ты…
– Она для меня много сделала. – Говорить с мертвецом – пустая затея, все одно они слышат лишь то, что желают. Впрочем, как и живые.
– Она для себя много сделала. – Марьяна Ивановна шагнула вбок и замерла, вытянула шею, на которой кожа складочками обвисла.
Пройдут годы, и в складках этих жир накопится, говорят, целебный, куда целебней яда гадючьего.
– Думаете, вы тут самые умные? Собрались щуку на малька ловить… мальков вон целое ведро, да только щука-то не здесь… но вам с того не легче… всех положат. Знаешь почему?
Кирей позволил пламени выглянуть.
– Ой, не пужай старушку, пужали и до тебя. – Марьяна Ивановна сунула пальцы в рот и засвистела, залихватски так, с переливами. И от свиста этого закачались вековые сосны, сыпанули жесткой иглицей. Ветер взывал, отзываясь.
А из глубин леса донесся глухой рык.
– Уходи, азарин. – Марьяна Ивановна разом серьезною сделалась. – Тебя отпущу, на тебя у меня злости нет. Беги. Лети. Молись своим богам. И забудь…
Тварь ступала медленно.
Осторожно.
Кирей слышал рассказы о той, зимней, да не то чтобы не верил… верил, что страшна она была, но одно дело – страх этот с чужих слов испытать, и совсем другое – воочию узреть существо.
Высока.
С тура матерого.
На тура и похожа. Голова лобаста и рогаста, только рога таковы, что к земле голову клонят. Длинны и закрученны. Остры, что пики стражников. Зеленым пламенем объяты. Спина бугрится. Копыта землю давят, и та вздыхает под каждым шагом твари, но держит, не проваливается.
Из спины быка-зверя куцые крылья поднимаются.
Сзади загибается крючком хвост скорпионий с жалом бледным, а из него сочится прозрачный яд.
Марьяна Ивановна рукой махнула, и тварь заревела, засопела, роняя на землю клочья зеленой пены, но склонилась пред той, чьею волей была к жизни воззвана.
– Вот так. – Марьяна Ивановна драные юбки подхватила да и взлетела на быка. Села промеж крыльев. – А ты иди, мальчик… у тебя вся жизнь впереди. Только не вяжись больше во взрослые игры. Опасно сие.
Тварь загудела.
Затоптала, землю сотрясая. Головой качнула, будто примеряясь, как ловчей Кирея на рога вздеть. Он отступил. И еще на шаг… и на два… это не побег.
И не трусость.
Здравый смысл.
Тварь медленно затрусила к деревне. Пускай… Кирей вернется… да, определенно… исполнит обещанное и вернется… пожалуй, так будет даже интересней.
Арей был уверен, что все сделал правильно.
Он трижды проверил рисунок. И свечи. И заклятье прочел… как прочел, никогда прежде ему не читалось так легко. Слова сами слетали с губ, хотя смысл их, как Арей ни старался, ускользал. И только когда последнее упало в отяжелевший воздух, будто камень в ледяную воду, он понял, что все равно ошибся.
Где?
Ничего не изменилось.
Почти.
Остались… да все осталось. Чердак. Потемневшие стропила. Веники трав, которые свисали едва ли не до самой земли. Рисунок. Свечи…
Свечи погасли.
Пахло паленым. И…
– Вот и в кого вы такие идиоты-то? – спросил Архип Полуэктович, которого тут быть не должно было, а он был. Стоял, руки за спину заложивши, разглядывая меловые художества. Наступил босою ногой на завиток старшей руны.
Стер.
– Учишь вас, учишь, а без толку. Вот думаешь, бывало, что за пять-то лет человек ума понабрался… а если не ума, то хотя бы осторожности. После же видишь, ан нет, показалось…
Еська закашлялся и себя по груди ударил. Супруга его вовсе покачнулась и, чтобы на ногах устоять, ухватилась за сундук.
– Вам повезло, дурни, что вас вообще не выпили… – Архип Полуэктович пинком свечу сбил, та и покатилась с сухим костяным стуком, чтобы пылью рассыпаться.
Голова ныла. Протяжной такой, дергающей болью. Арей потрогал ее, не способный отделаться от ощущения, что упустил что-то важное… настолько важное, что забыть об этом невозможно, а он все равно забыл.
– Морок забвения. – Тяжелая ладонь Архипа Полуэктовича легла на макушку, пальцы стиснули голову, еще немного – и треснет она переспелою тыквой. – Умелец, однако… глаза закрой и расслабься. Будет больно.
Было и вправду больно, будто в голову кипятку плеснули, такого хорошего, крутого. И Арей от этой боли зашипел, застонал.
– Терпи. Сумел подставиться, сумей и…
Он терпел.
Морок сползал, что шкура чужая отлинявшая. А вместе с ним…
– Зослава!
– Вспомнил, дорогой… надо же, как удивительно! И часу не прошло, как вспомнил.
– Где…
– От ответил бы я тебе, да воспитание не позволяет. – Архип Полуэктович отпустил Арея, чтобы за Еську приняться. Тот вот ни звука не проронил, тихо на пол сполз и там остался. – А тебя, девка, трогать не буду, он тебя и так высосал почти до донышка. Не выдюжишь, если и я полезу.
Щучка кивнула и тоже по стеночке сползла, легла, свернулась калачиком и заскулила.
– Зослава…
– Далеко, мыслю, ваша Зослава… вот скажи, в кого ты таким безголовым уродился, а? Разве не учили тебя, что применять на практике сомнительного свойства обряды чревато?
– Книга…
– Таких книг, студиозус, знаешь, сколько написано? – Архип Полуэктович на корточки присел.
– Эта… Божинина…
– Да ну? – Наставник бровь приподнял, удивление выказывая. – Неужто она сама тебе сказала? Нет?! А от бы удивительно было б! А раз не сказала…
Он щелкнул Арея по лбу.
– Книга – это книга. Знание. А уж люди само по себе вешают, что, мол, одно Божинино, другое Моранино. Тебя, книгочей, не смутило, что в святой этой книге обряды на крови есть?
Смутило.
Ненадолго. А потом… потом Арей нашел объяснение. Какое? Он уже и не помнит, главное, что объяснение это показалось ему столь логичным, правильным, что последние сомнения исчезли.
– Вот! – Палец Архипа Полуэктовича ткнул Арея в лоб. – Что и требовалось доказать… заморочила
