А так хотелось просто жить.
Выйти на улицу в новом платье, почувствовать на себе восхищенные мужские взгляды… черт возьми!
А хочется побыть в миру, попировать на пиру. Затеять с душкой-мушкетером любовную игру…[31]
Ладно. С любовной игрой перебор, но все остальное-то можно?
И хочется!
Алаис непроизвольным жестом опустила ладонь на живот.
Там растет ее ребенок.
Так странно, так необычно. В той жизни она уже смирилась, что детей у нее не будет. В этой жизни… она все равно не представляет, что делать с детьми, но не убивать же малыша? Можно вытравить плод, Алаис об этом знает, но ребенок-то не виноват в том, что у него папа – сволочь! И любить его Алаис будет за двоих. Уже любит.
Договорились, что за платьями Алаис придет через пять дней. Сама, лично.
Она оставила задаток и отправилась дальше. По дороге купила пирожок с рыбой, слопала в одну секунду, облизала пальцы – и купила еще три штуки. Вкуснотища…
Надо уезжать с Маритани. Иначе при такой кормежке она после родов втрое увеличится!
Пойти в порт?
Присмотреть себе корабль, договориться об отъезде дней через пять-шесть, как раз платья заберет? Можно…
И Алаис повернула к порту.
Не дошла.
Видимо, где-то она сбилась или неправильно поняла объяснения, потому что угодила на рабский рынок. И замерла в ужасе.
Одно дело – читать или смотреть кино. Другое…
Когда видишь это своими глазами – становится страшно и жутко. И кричать хочется.
Люди же!
Люди!!! Да что ж вы друг с другом делаете?!
Когда-то Таня с ужасом читала о невольничьих кораблях. В трюме устанавливались решетки, и люди ложились на них, как ложки в коробке. Два метра в длину, полметра в ширину и полметра в высоту. Ни повернуться, ни шевельнуться, ни-че-го! Все дела под себя, на голову ниже лежащему. Затхлый воздух, плохая вода и еда… часто довозили живых вперемежку с мертвыми. А воняли корабли работорговцев так, что их отличали за километр.
О невольничьих рынках читать тоже доводилось. Но видеть вживую… это было намного страшнее.
Небольшая круглая площадь была уставлена помостами в несколько рядов. Между помостами ходили люди. Приглядывались к товару.
И на помостах стояли люди.
Товар.
Мужчины и женщины, в одних набедренных повязках, молодые и средних лет. Хорошо хоть детей не было, иначе Алаис не справилась бы с удушливой волной гнева, которая ее захлестнула. А так – накатило и схлынуло, оставив по себе память в виде жестокой изжоги.
Люди.
Все в кожаных ошейниках-полосках, все прикованы цепями, у каждого на шее табличка.
Алаис пригляделась.
Ближе всего к ней оказалась девушка лет семнадцати.
«Девственна. Умеет готовить, ходить за скотиной. Хорошо шьет».
Мужчина рядом с ней…
«Сильный. Хороший пастух и конюх. Покорный».
«Ученый и лекарь. Ест мало».
«Винодел. Плохо видит».
Хотелось рухнуть на колени и взвыть в голос.
Люди же…
И вот эти выражения лиц, глаза… боги! Глаза!
У тех, кто стоит на помостах, – покорное, у тех, кто ходит внизу, – жадное, приценивающееся.
Вот какая-то тетка с лицом бордель-маман щупает девушку на помосте, хватает за грудь, за живот, требует показать зубы.
Рядом мужчина средних лет приценивается к молодому парню, но уже иначе. Рассматривает мышцы, требует поднять что-нибудь тяжелое…
– Прикажи ей повернуться, я осмотрю задницу. У меня клиенты любят по-разному…
– Гляди, каков гигант! Долго прослужит!
Алаис шагнула назад – и резко согнулась вдвое.
Комок все-таки не удержался внутри. Ее рвало долго и мучительно. По счастью, рядом с работорговческой площадью домов не ставили, а угол склада послужил неплохим прикрытием.
Наконец Алаис сплюнула на землю остатки желчи и сделала пару шагов вперед.
Надо бы найти хоть кого и спросить дорогу. Но… даже дотронуться до продавцов или покупателей она не могла. Было так мерзко, что она боялась не сдержаться.
Токсикоз?
Или простое человеческое отвращение?
– Да пошла ты в … и … старая … по … к …!!!
Звонкий мальчишеский голос так изобретательно ругался, что Алаис невольно встрепенулась. Сделала шаг вперед, второй, третий…
На помосте стоял мальчишка лет пятнадцати.
Тощий, весь в синяках и ссадинах, серые глаза горят злым огнем из-под русой челки, ребра видно на просвет, но…
Никто из рабов не решался спорить с судьбой.
Они уже сломлены. Уже забиты. Уже превращены в домашнюю скотину.
А вот мальчишка считает, что лучше умереть. И кажется, этот момент близко.
Одного взгляда Алаис хватило с лихвой. И на мальчишку, и на стоящую перед ним толстую тетку с водянисто-голубыми, блеклыми какими-то глазами, и на надсмотрщика, который занес кнут…
– Стойте!
Голос она натренировала. По крайней мере, на нее обернулись. И продавец, и тетка в жутковатом красном платье с черными кружевами, которое смотрелось на ней как комбинация на хрюшке, и надсмотр-щик, и даже сам мальчишка.
Алаис выпрямилась. Черт возьми, в этом мире она – герцогиня Карнавон! И если назовет свой титул, эти твари обязаны будут склониться перед ней.
Но называть ничего нельзя. А значит…
– Сколько ты хочешь за этого щенка?
И надменности в голосе побольше, побольше…
– А тебе что, парень?
– Раз спрашиваю – значит, есть и дело, и деньги, – лениво пояснила Алаис, удостоившись еще одного потока ругательств от паренька. Смерила мальчишку насмешливым взглядом и пожала плечами. – Вряд ли ты его еще кому продашь.
– Ну почему же. В моем деле он точно пригодится, – усмехнулась тетка. – Есть у меня любители зады повторять.
Алаис даже не удостоила ту взглядом.
– Так сколько стоит паренек?
– Пятьдесят золотых, господин, – недолго думая, обнаглел продавец. – Вы не смотрите, что тощий. Зато сильный, выносливый…
– Ага. И чтобы проявить эту выносливость, требуется забить его до полусмерти? – ехидно уточнила Алаис.
– Найдутся любители, – прищурилась тетка.
Таких Алаис тоже просчитывала в минуту. Начни она сейчас торговаться, спорить, ругаться – и парню не поможет, и свои капиталы засветит, и…
– Пятьдесят монет? Ну, за торговца я бы столько еще заплатил… по весу. А за мальчишку – нет. Берите его, уважаемая.
Тетка разинула рот. Торговец поперхнулся, мальчишка, наоборот, рот закрыл и уставился на Алаис с нехорошим прищуром.
– Ты…!
– Вот. Еще и ругается постоянно. Изобретательно, конечно, а все ж надоедает. Вам как, любезнейшая, соловьи для клиентов сгодятся?
Алаис была сама вежливость. Но бордельного вида тетка поморщилась и сплюнула.
– За десять монет отдашь?
Торговец замялся.
– Сорок? Только для вас.
Алаис сделала вид, что ей уже неинтересно, и повернулась к соседнему помосту. Там как раз выставлялся роскошный экземпляр мужской породы. Настолько роскошный, что с него и набедренную повязку сняли. И правильно – прятать самое главное в человеке не стоило.
А глаза потухшие. Этот уже раб…
Торговец скрипнул зубами, видя утрату интереса к мальчишке. Парень тоже помог, снова обложив толстуху в три этажа с чердачком. Сейчас он, правда, по ее возрасту не проходился, а вот с дохлым тюленем сравнение вышло красочным.
– Да пес с ним, об него больше палок обломаешь, – махнула рукой женщина. И отошла. А вот
