– Лучше сам нам ответь, ты ведь знаешь его лично, – отозвался Олле.
– Хочет загнать всех неугодных в одну клеть. – Из тени вышел Нильс. – Тех, кто верит слову, а не делу, и хочет все готовое без труда.
Все, вздрогнув, обернулись – никто не заметил, как он вошел.
– В твоих словах есть смысл. – Тон Олле оставался будничным. – Но не путай личное с общим. Не сейчас.
– Не сейчас, так позже, – пообещал Нильс, скрещивая на груди руки.
– Я подведу итог. – Миннезингер встал. – Президент Мейер… мы не можем его осуждать. Хаос, царивший повсеместно три года, прекращен, и в том его заслуга. Но люди для него – колеса в механизме, шестеренки. Стране нужны рабочие, солдаты, но остальные выпали из жизни. Одних, слабых и легковерных, подбирает Антуан, как падальщик. Другие, что привыкли к лучшей жизни, утехи ищут в играх и вине. Люди искусства, за редким исключением, покинули столицу и страну. Борислав, пользуясь положением, создает себе в Иберии армию головорезов. А сам президент тем временем пытается залатать дыры, не зная, что лопнула подкладка. Такова экспозиция.
– Все так, но что ты предлагаешь делать нам? Мы никто, – заметил Пэр.
– Да, мы здесь никто, фигуры в подворотнях, дичь для констеблей, грязь на сапогах! Мы тень столицы, ее изнанка, мы худшие и презренные! – Олле смотрел не на своих товарищей: перед его внутренним взором были партер, амфитеатр и ложи, полные зрителей. – Поэтому мы можем все.
Никто ему не возразил – внимали все. И даже Нильс, угрюмый как обычно, и даже Братья, что не могли сдержать болтливых языков. Олле вскочил на сцену, ту, что годилась только для аукционов.
– Мы заберем боеприпасы. Взорвем ратушу. Разорим казино. Вместе.
Нильс расхохотался, обнажая в злобном смехе изуродованные десны.
– Учти, я не стану навещать тебя в желтом доме, где тебе самое место. – Несмотря на насмешливые слова, Чайка выглядела пораженной. Как и остальные.
– Милая фрекен, я умоляю позволить мне продолжить и рассказать вам о ролях, которые я, дерзкий драматург, хор улиц Хёстенбурга, готов вам подарить в этой грандиозной пьесе.
– Валяй, – за всех ответила картежница, насупившись.
– Действие первое. Военная контрабанда. В порт вас проведет Вербер. С ним Пэр и Братья, что сведущи во взрывах и прочих сценических эффектах. Запасы спрячем здесь. Действие второе. Фабиан, Пэр, Нильс и Братья – ратуша ваша. Но нужно вывести людей.
– Король – мой! – Глаза Нильса сверкали.
– На месть имеешь право. Но главное – стране дать знак и ратушу сровнять с землей. Ты понял? Далее… О, это моя любимая часть представления, спектакль в спектакле. Он требует особой подготовки.
– Не темни! – поторопил его один из Братьев, что понаглее, Рехт.
– И вот в лучи софитов входят наши дамы…
– Чего?!
– Умолкни, Чайка, дай ему сказать! – одернул ее Линкс.
– Да, Луковке придется попотеть. – Олле сочувственно щелкнул языком. – Из нашей Чайки нужно сотворить нечто убедительно-изысканное, чтобы ее пустили в «Эрмелин».
– Вы хотите, чтобы она обыграла казино. – Луизу бросило в жар от множества догадок, которые ворвались ей в голову. – Но ты сказал Фабиану, что шансов нет ни у кого!
– В рулетку, но не в карты. Ты сможешь? – Он смотрел прямо на Чайку, но та упорно отворачивалась от сверлящего взгляда Олле. – Слышишь меня, я бросаю тебе вызов! «Эрмелин» бросает вызов твоему мастерству!
– Не пытайся взять меня на слабо́, пугало! – разъяренно закричала Чайка. – Этим все и кончается, понимаешь?! Ты перестаешь просто работать с олухами, тебя охватывает сначала гордыня, потом азарт, потом ты принимаешь вызов, который тебе не по зубам! А на утро уже плещешься в канале! С потрохами наружу, – она разрыдалась, стиснув полы сливового пиджака.
Луизу так удивила ее вспышка, что она не успела приблизиться к Чайке со словами утешения – Олле опередил ее.
Через минуту слезы Чайки уже пропитали его куртку на плече, а он бережно, как сестру, гладил ее по серой кепке. Слегка успокоившись, она отстранилась и грозно посмотрела на друга покрасневшими глазами:
– Что еще скажешь? Ну? Давай уговаривай меня!
– Ты не такая, как твой отец. Прости, я все сказал неверно… Азарт тебе неведом, ты слишком умна, и слишком горек опыт, а потому тебе нет равных.
– Мне нужна охрана. И «курочка». – Чайка шмыгнула распухшим носом. – И я еще не согласилась. Соскочу, если что не так. Сразу предупреждаю. – Невесть откуда белым голубем выпорхнул платок, и она утерла им мокрые щеки.
– Вербер и Луковка тебе в помощь. Да и я там буду тоже, – повеселев, ответил Олле. – Вот видишь, я все продумал…
– Извините, – робко заговорил Павел. – Но как я помогу? Я не игрок, да и… Луковка тоже. Единственный раз сыграл по пьяни – и вот я тут, без дома и работы.
– Прикроешь отход. А Луковка станет «курочкой», то есть тем, кто подает знаки и подсказки главному игроку. Вот ей придется взять в руки карты.
– Никогда не играла, тем более на деньги. – Луиза хотела помочь, хоть план и был сомнителен. – Я не справлюсь.
– Тебе и не нужно выигрывать, – вздохнула Чайка. – А правила штоса слишком легкие даже для ребенка.
– Штоса?
– Так, дамы, детали вы обсудите между собой. Сейчас пора покинуть штаб. Стемнело. – Он указал на чернильно-синие окна в рамках снега на каждой перекладине. – Я встречусь с вами на неделе, с каждым. И будьте осторожны: одна костяшка упадет – за ней другие.
– Последний вопрос, Олле, – протянул Нильс. – С нами все понятно, но какой интерес тебе? К чему все это: контрабанда, ратуша, игорный дом? Ты даже не кантабриец, так, птица перелетная.
Миннезингер оглядел все обращенные к нему лица и улыбнулся легко и беззаботно:
– Я хочу устроить представление. И, как и все вы, получить кусок от пирога Якоба. Говорят, он знатный пекарь.
***Как и было оговорено, здание биржи они покинули по очереди. Пэр вызвался проводить Фабиана, Братья всегда ходили вместе, как связанные, остальные разбрелись поодиночке, безоглядно исчезнув в морозном мраке улиц. Луиза боялась заблудиться, и ее спутником стал Олле.
В рабочем районе, где из домов больше всего было многоквартирных ветхих зданий, в окнах загорались огни – люди возвращались в свои каморки после смен, чтобы перевести дыхание перед следующим днем-близнецом. Но нельзя было заглядываться на эти фрагменты чужих жизней: снежная каша, подтаявшая за день, вновь обратилась в наледь, и Луиза шла, боязливо выверяя каждый шаг. Уличный драматург шел чуть поодаль и мурлыкал под нос мелодию, воодушевленный собственными мыслями и планами.
В Луизе происходила внутренняя борьба между природным любопытством, тягостными предчувствиями и нежеланием забрасывать Олле очередным ворохом вопросов. С каждым «почему?» она отчего-то чувствовала себя глупее и младше. Но были вещи, которые нельзя выяснить иначе.
– Олле, – позвала она.
– Да?
– Нильс ненавидит короля Антуана. А ты сказал, что он имеет право на месть, даже на убийство. Разве можно иметь право
