– Пресмыкаться перед ними будем? – начал было Боровиков-старший. – Пусть Лес топчут грязными сапожищами? Оскорбляют нашу память? Наших предков? Нас?
Холщова шикнула:
– Не перечь Отцу!
– Мы не будем пресмыкаться, – принял на себя вызов Стрелок. – И оскорблений не стерпим. Но чему учит нас Лес? Чему учат наши предки? Жизнь продолжается. Жизнь продолжается всегда. И нет ничего выше жизни. И пока их мечи не просят нашей крови – мы подождем, посмотрим и оценим.
Боровиков пожевал нижнюю губу, попыхтел, теребя длинную рубаху и раздувая ноздри, но смолчал, отвел взгляд.
– Тетушка Пшеница, – повернулся к дородной хозяюшке Стрелок. – Ты отвечаешь за ужин для незваных гостей. Никаких излишеств, но и упрекнуть чтобы нас было не в чем. Помощниц бери сколько хочешь, но чтобы рыцари были сыты.
– Сделаем, Отец! – с готовностью кивнула она и по обыкновению засуетилась, затопотала, забормотала что-то себе под нос.
Боровиков все-таки сплюнул в сторону:
– А дальше что?
– А дальше покажет завтрашний день, – отрезал Стрелок. – В обиду деревню мы не дадим. Можете не сомневаться.
– Лес не оставит нас! – Горлица сжала ладонь Отца деревни и подняла их сцепленные руки к небу. – Да будет так!
– Да будет так! – отозвались сельчане.
За спорами незаметно стемнело. Разгорелись костры, широкие лавки заполнились людьми, загремели кружки, полные хмельным квасом и яблочным вином, – начались проводы тетушки Мухомор.
Белянка долго сидела в стороне, глядя на знакомую суету, а в голове звенела пустота. Мир казался крикливым, нелепым и надуманным. Слезы, страхи, ссоры, обычаи и привычки заполонили каждый миг, каждый шаг.
О чем она помнила там, за гранью, в безликом, бесцветном нигде?
Как хочется дышать.
Как хочется жить.
Просто жить. Другое за гранью неважно – долг, честь, горе и даже любовь. Мертвый никого не спасет, никому не поможет, никого не полюбит.
Если бы Горлица не вытащила ее, не влила бы в сердце щедрую порцию тепла, что изменилось бы в мире? Да ничего. Смастерили бы еще одну ладью, пропели бы песню, взгрустнули. И все.
А утром снова бы взошло солнце.
Белянка опустила глаза. Песок и сухие травинки налипли на темный от воды подол. В детстве тетушка Мухомор заругала бы за такую небрежность, но теперь никто не заругает – некому. Все-таки отпускать близких и оставаться при этом живой очень трудно. Куда труднее, чем просто перестать дышать. Но кто обещал, что будет легко?
Хлопнув ладонями по коленям, она решительно поднялась и отряхнула подол. Глубоко вдохнула запах речной тины, тушеного мяса и кваса, огляделась. По обычаю ритуальное угощение должны были разделить все, кто желает ушедшему легкой дороги, – так укрепляется грань у края живого. Белянка неторопливо подошла к столам, отыскала пустую кружку, плеснула вина, отломила краешек круглого хлеба, поднесла ко рту и прикусила – хрустнула подгорелая корочка.
Есть не хотелось.
– Как ты? – тепло и тревога сплелись в звуке родного голоса.
От неожиданности Белянка чуть не расплескала вино, осторожно поставила кружку и обернулась. Стрелок на мгновение замер, пристально глядя на нее – широкие в полумраке зрачки будто сдерживали внутренний огонь, но не обжигали, а согревали нежностью, – и вдруг подушечкой большого пальца он стряхнул с ее нижней губы крошку.
Щеки Белянки тут же вспыхнули, но глаз она не отвела – что-то неведомое дарило силы и смелость. Уголки рта вздрогнули в легкой улыбке, и Белянка выдохнула то слово, что пульсировало в груди с момента пробуждения:
– Жива.
– Жива, – неожиданно широко улыбнулся он, притянул к себе и невесомо поцеловал в правый висок.
Горячая игристая волна схлынула от макушки к пяткам, поднимая каждый волосок на теле, и самообладания едва хватило, чтобы не повиснуть у него на шее. Она отклонилась в кольце его рук, чтобы увидеть лицо.
– Если бы я знала, что он так силен, я бы не полезла, но… мне показалось, что ты… что он тебя…
Стрелок приложил палец к ее губам и заставил замолкнуть. Пару ударов сердца он буравил ее посерьезневшим взглядом, а потом произнес по слогам:
– Это я должен тебя защищать. Тебя и всю деревню.
– А мне стоять и смотреть, как ты умираешь?! – взорвалась Белянка и отстранилась.
Он нахмурился:
– А тебе не лезть на рожон!
Сговорились они, что ли, с Горлицей?
С огромным трудом Белянка прикусила язык. Стрелок невыносимо долго смотрел прямо в глаза, и постепенно его лицо светлело, уходила жесткость, расправлялись сведенные брови и острые морщинки. Наконец он зажмурился, опустил голову, потер пальцами переносицу и прошептал:
– Если мне требуется защита девчонки, то как я могу сохранить деревню?
«Так вот оно что!» – просияла Белянка и гордо вскинула голову:
– Не девочки, а ведуньи!
– Тем более… – отмахнулся он.
– Нет, ты не понимаешь! – Она ухватила его запястья и отвела руки от лица. – Это… очень сильная магия. Они всю деревню могут убить, не обнажая мечей! Но это не значит… – она понизила голос до шепота. – Но это не значит, что ты не справишься. Справишься – только не один, вместе с нами, ведуньями, вместе со всеми сельчанами, вместе с силой Леса.
– Моя наивная маленькая девочка, – криво усмехнулся он и потрепал ее по макушке.
Каждое слово отозвалось в груди горячей вспышкой, поднялось влажным комком, укутало нежностью и силой. Возразить бы, что не такая уж она маленькая, но рядом с ним можно же побыть слабой? Во рту стало солоно от подступивших слез. Как же хочется его обнять! Вжаться лицом в теплое плечо, вдохнуть до боли в грудине, до мятной свежести в горле, вновь почувствовать запах его волос, кожи – запах летнего солнца.
Как же хочется его обнять и никогда не отпускать!
– В чащу рыцарей! – прищелкнул он вдруг языком – точно как Ловкий – и подмигнул: – А пойдем купаться?
– Купаться? Сейчас? – опешила она. – Но как же проводы, рыцари?
– С дозорными брат твой ушел, что случится – нас кликнут. Да если бы рыцари и вправду хотели нас перебить, они бы уже сделали это. Идем! – Он ухватил ее за руку и потащил к реке.
Ночной воздух устремился в лицо сырыми струями, овевая шею, врываясь в грудь. Сладость прелой подстилки, молодой хвои и смятой ступнями травы будоражила сердце. Лозы ивняка хлестали лодыжки, сыпали росой. Белянка едва поспевала за Стрелком, но ни за что на свете она не разжала бы сейчас пальцы, не выпустила бы его ладонь.
У реки Стрелок резко остановился – Белянка неловко врезалась ему в спину, но он будто и не заметил. Торопливо скинул в камыши безрукавку, рубаху, штаны и сиганул в воду, взорвав шквал брызг, – только луна блеснула на обнаженной коже.
Белянка замерла в нерешительности.
Он
