Она только фыркнула и сгребла одеяла в охапку.
Собрались быстро, как никогда еще не собирались: молча утолкали палатку и котелок, навьючили лошадей и ушли прежде, чем вернулся Рокот. В голове все смешалось в одно сумбурное бегство в незнакомую ночь, пропало ощущение времени, и осталась только цель – убраться подальше от лагеря.
Круг желтого света прыгал и полз впереди, выхватывая из темноты замшелые стволы, бугры узловатых корней, овраги и хлесткие ветви. Над ухом фыркал Мирный, мотал головой, дергал повод и норовил сбросить мешок – чуял, что с хозяином неладное. Внутри кипело смолой, бурлило, билось о ребра, неистово и безудержно – и ноги срывались на бег. И было неважно – куда, лишь бы не останавливаться, не думать, не поворачивать назад. Лишь бы прорваться сквозь кромешный кошмар и очнуться уже на той стороне. Краешком сознания Стел понимал, что еще никогда в жизни не уставал так сильно и скоро безумие схлынет, оставив омертвелую пустоту, а потому он спешил.
Показалась река.
– Заночуем на этой стороне? – негромко спросила Рани.
Стел обернулся, осветив подслеповато сощуренные глаза, встрепанные кудряшки, мешковатый дорожный костюм и тощую кобылку рядом.
– Нет, – он и сам понимал, что не сколотит сейчас нормальный плот, но он знал, что не уснет на одном берегу с Рокотом. – Ты умеешь плавать?
Она подняла худенькие плечи и сжалась.
– Когда-то в детстве умела, но потом…
– Поплывешь верхом. А для вещей сделаем небольшой плот и привяжем его к седлу Мирного. Я доплыву сам.
– Безумие, – нахмурилась она, но покорно кивнула.
– Течение не такое быстрое, вода теплая – доверься мне, – Стел попытался ободряюще улыбнуться, но, судя по ее глазам, вышло подобие оскала.
Вместо ответа она привязала свою мышастую лошадку, взяла топор и принялась рубить для плота ветки. Стел достал веревки – и закипела работа.
Переправа забрала последние силы. Темная река отражала чужое небо, стонал старыми костями лес, подвывал ветер. Шум деревенского праздника и лагеря давно стих – и в целом мире не осталось никого, кроме двух безумцев, бегущих от самих себя.
Тревожные лошади нехотя шли в воду, ил засасывал босые ступни, водоросли овивали лодыжки. По влажному песку с шелестом протащили плот – он почти утонул, подмочив вещи, но удержался. Рани молча забралась в седло, наклонилась к шее кобылы и что-то шепнула ей на ухо. Стел хотел попросить благословения Сарима, но только глубоко вдохнул и потянул Мирного в глубину.
Начинать – самое страшное. Когда поворачивать поздно, руки-ноги делают свое дело, голова работает на пределе, и бояться уже бессмысленно, остается сжать зубы, держаться на плаву и бороться с течением. Это даже неплохо, когда выбора уже нет и едкие сомнения не разъедают душу.
Стел вскарабкался на высокий берег, отвязал от пояса веревки, ведущие к поводьям лошадей. Первым появился Мирный, выбрался на мелководье, обтекая темными струями и тяжело дыша, взрыл копытами землю и поднялся к хозяину. Стел втащил наверх обвязанные подмокшие мешки и потянул за вторую веревку.
– Эй! – негромко крикнул он в темноту.
– Здесь мы, – прохрипело совсем рядом.
Спрыгнув в воду, Стел взял на руки продрогшую Рани. Возмущенная кобыла сама поспешила выбраться из воды и присоединиться к мерину.
– Вот и все, – прошептал Стел, бережно прижимая свою ношу.
Она сопела ему в шею и тихонько плакала.
– Ты чего?
Рани только мотнула головой и попросила:
– Поставь меня на землю.
Стел взобрался вместе с Рани наверх, опустил ее на ноги и огляделся, обнимая девушку за мокрые плечи. Они очутились на полянке, укрытой от реки ветвями громадной ивы с высокими корнями и могучим стволом. В темноте было толком не разглядеть, но Стелу сразу понравилось это место – тихо и спокойно, будто он вдруг очутился дома, в своей комнате, – схлынула тревога, остыла кипящая смола в груди, и впервые за эту бесконечную ночь он смог просто вдохнуть. Пахло тиной, осокой и высушенной солнцем травой.
– Мне тоже здесь нравится, – кивнула Рани.
И прежде чем Стел успел удивиться ее небывалой чуткости, она уже тащила холстину палатки из общей вязанки вещей. Когда забили последнюю опору и развели костер, восточный край неба уже светлел. Рани, босая и в одной нижней рубахе, зябко поежилась:
– Утро скоро.
– Еще нескоро, – Стел покачал головой и подбросил ветку в костер.
Ему повезло – запасные штаны чудом остались сухими, а на плечи он накинул одеяло.
Рани привязала мешок к веревке с мокрой одеждой, подошла к костру и присела на корточки, подставив ладони к огню.
– Иди сюда, – Стел приподнял одеяло. – Не мерзни.
Она взглянула на него поверх языков пламени, и на дне ее болотных глаз всколыхнулась знакомая муть. Стел осознал, как странно звучит его приглашение, и смутился:
– Не бойся. Я на самом деле не хочу, чтобы ты заболела. Сейчас согреемся и пойдем спать.
Рани усмехнулась, прикрыв глаза, – горько так усмехнулась, Стел даже облизал губы, чтобы убедиться, что на них нет вкуса полыни от ее улыбки.
– Я не этого боюсь, – покачала она головой и послушно скользнула к нему под бок.
Укутав ее одеялом, Стел провел рукой по холодному плечу и худым ребрам. Она свернулась клубком и вжалась в него изо всех сил. Потрескивали поленья в костре, отплевываясь снопами искр. Шелестели длинные листья на бесчисленных ветвях старой ивы. И мерещились вздохи, шепоты и голоса.
– А чего ты боишься? – негромко спросил Стел, стараясь не шевелиться.
С Рани творилось нечто странное – нечто, чего он добивался так долго. Но именно сейчас, когда она вдруг перестала щетиниться и кусаться, когда она добровольно приникла к его плечу и замолкла, – именно сейчас у него не было сил даже думать, опустошение накрыло с головой, не оставив ничего.
– Что наступит утро, – едва слышно пробормотала она.
– Утро? – Он попытался заглянуть ей в глаза, но она смотрела в огонь, опустив голову.
– Утро, – подтвердила она и прижалась еще сильнее, хотя это казалось невозможным.
– Я не исчезну утром, – осторожно шепнул Стел, не понимая, что она на самом деле хочет сказать. – И я не брошу тебя – я помогу тебе вернуться в город или куда захочешь. Не бойся.
Она тихонько усмехнулась, и челюсть Стела вновь свело невыносимой горечью.
– Глупый, – хмыкнула Рани ему в подмышку.
Стел закрыл глаза и прижался губами к ее виску.
Он устал. Он невыносимо устал. В голове выл ветер и не задерживалась ни одна мысль. Пересыпанные песком глаза слезились от яркого пламени, но отчего-то он не шевелился. Рани завозилась под боком, обняла холодными руками за шею. Его губы скользнули по влажной, солоноватой щеке и коснулись ее губ – сухих, искусанных и обветренных. Она целовалась неумело и жадно, так ласкается истосковавшийся по теплу котенок. Будто много дней она умирала и
