– Как это?
– Потому что меня убьют. Иди.
Корабли горели всю ночь. Гейрмунд наверняка смотрел за заревом на закатном небе и понимал, что все переменилось. Его гонцы мчались к Кнуту с вестью, что его флот обратился в пепел, дочь мертва, а Утред Беббанбургский бесчинствует на западе.
А это значило, что танец смерти начинается.
На следующее утро, когда небо еще затягивал дым пожарища, мы поскакали на север.
* * *Из Глевекестра выступило двести шестьдесят девять воинов-мужчин.
И одна женщина-воин. Этельфлэд настояла, что пойдет с нами, а если Этельфлэд вбила себе в голову что-то, то всем богам Асгарда не сладить с ней. Я пытался. Но с равным успехом мог пытаться остановить ураган, повернувшись к нему задницей и пустив ветры.
Захватили мы и Фригг вместе с ее сыном, стриженой дочерью и служанками. Взяли и десятка два мальчишек, которым предстояло приглядывать за заводными лошадьми. Одним из этих мальчишек был Этельстан – старший сын короля Эдуарда, но не его наследник. Я настоял, чтобы он остался под надзором Мереваля и епископа Вульфхерда, под защитой безопасных римских стен Глевекестра, но, проехав миль пятнадцать, обнаружил, что он несется на серой лошади по лугу наперегонки с другим парнем.
– Эй, ты! – взревел я.
Этельстан развернул коня и погнал его ко мне.
– Господин? – спросил он невинным тоном.
– Я приказал тебе оставаться в Глевекестре!
– Так я и сделал, господин, – уважительно заявил нахал. – Я всегда тебя слушаюсь.
– Я изобью тебя до крови, маленький подлый врун!
– Господин, но ты ведь не уточнил, сколько именно должен я там оставаться, – упрекнул меня он. – Поэтому я побыл немного и отправился вслед за тобой. Но ведь я же послушался – остался.
– А что скажет отец, когда тебя убьют? – поинтересовался я. – Отвечай, наглый переросток!
Он сделал вид, что думает, потом устремил на меня совершенно невинный взгляд:
– Скорее всего, поблагодарит тебя, господин. От незаконнорожденных одна морока!
Этельфлэд захихикала, я тоже не удержался.
– Да уж, морока ты еще та, – проворчал я. – А теперь убирайся с глаз моих, пока я не проломил тебе череп!
– Слушаюсь, господин, – с усмешкой ответил он. – И спасибо, господин.
Этельстан повернул коня и направился к своим приятелям.
– У него есть характер, – с улыбкой заметила Этельфлэд.
– Характер, из-за которого его убьют, но это, наверное, не важно. Мы все обречены.
– Все?
– Нас двести шестьдесят девять мужчин и одна женщина, тогда как у Кнута от трех до четырех тысяч воинов. Что ты об этом думаешь?
– Что никому еще не удавалось жить вечно, – ответила Этельфлэд.
Мне почему-то вспомнилась Исеулт. Исеулт – королева-тень, рожденная во тьме и наделенная даром прорицания. По крайней мере, так она говорила. Исеулт предсказала, что Альфред даст мне силу, и я вернусь в свой северный дом, и у меня будет женщина из золота, я буду предводительствовать армией, от мощи и численности которой содрогнется земля. Двести шестьдесят девять человек. Я расхохотался.
– Ты смеешься, потому что меня ждет смерть? – удивилась Этельфлэд.
– Потому что почти не одно из пророчеств не сбылось, – объяснил я.
– Каких пророчеств?
– Мне обещали, что твой отец даст мне силу, и я отобью Беббанбург, и от моих войск почернеет земля и что семь королей погибнут. Все ложь.
– Мой отец дал тебе силу.
– Он дал, – кивнул я, – он и взял. Одолжил. Я был псом, которого Альфред держал на поводке.
– И ты возьмешь Беббанбург, – добавила она.
– Я попытался, но проиграл.
– Попытаешься снова, – уверенно сказала Этельфлэд.
– Если выживу.
– Если выживешь. А ты выживешь.
– А семь королей?
– Мы узнаем, кто это такие, когда они погибнут.
Дружинники, отрекшиеся от меня при Фагранфорде, теперь вернулись. Со времени моего отъезда они служили Этельфлэд, но сейчас возвращались по одному и снова присягали мне. Вид у них был смущенный. Ситрик забормотал что-то в свое оправдание, но я оборвал его:
– Ты был напуган.
– Напуган?
– Тем, что попадешь в ад.
– Епископ заявил, что мы прокляты навек, мы и наши дети. А Эльсвит сказала… – Его голос дрогнул.
Эльсвит была когда-то шлюхой, причем хорошей. Ситрик влюбился в нее и, вопреки моему совету, женился. Оказалось, что он был прав, а я ошибался, потому как брак получился счастливый. Но в уплату Ситрик стал христианином, причем христианином, боявшимся жены ничуть не меньше, чем пламени ада.
– А теперь? – поинтересовался я.
– Что теперь, господин?
– С чего ты решил, что я теперь не проклят? Ты ведь вернулся под мое начало.
По губам парня пробежала улыбка.
– Это теперь епископ боится, господин.
– И правильно делает, – кивнул я. – Даны заставят его сожрать собственные яйца, а потом выпотрошат наизнанку, причем без спешки.
– Господин, он дал нам отпущение, – кое-как выговорил непривычное слово Ситрик. – И уверил, что мы не будем прокляты, если последуем за тобой.
На это я рассмеялся, затем хлопнул его по плечу:
– Рад, что ты здесь, Ситрик. Ты нужен мне!
– Господин! – только и смог выдавить он.
Я действительно нуждался в нем. Нуждался в каждом. А больше всего в том, чтобы Эдуард Уэссекский поспешил. Переменив свои планы – если он пойдет на это, – Кнут станет действовать молниеносно. Его воины, все конные, громом прокатятся по Мерсии. Это будет дикая охота с тысячами охотников, а добычей буду я.
Но сначала мне требовалось приманить его, поэтому мы скакали на север, в земли данов. Я знал, что нас преследуют. Гейрмунд Элдгримсон обязательно отрядит погоню, и я подумывал развернуться и обрушиться на нее, но, заметив угрозу, преследователи, скорее всего, отступят на безопасное расстояние. Пусть себе тащатся. Потребуется два или три дня, чтобы вести о нашем местонахождении дошли до Кнута. И еще два или три дня, прежде чем его силы догонят нас, а я не желал торчать больше дня на одном месте. Кроме того, я ведь и хотел, чтобы Кнут нашел меня. Что не входило в мои планы, так это чтобы он меня поймал.
Мы пересекали принадлежащую данам Мерсию и предавали ее огню. Жгли усадьбы, амбары и лачуги. Любое обиталище дана обращалось в пепелище. Мы наполнили небо дымом. Мы посылали сигналы, указывающие данам, где мы есть, но после каждого поджога ускоряли ход, и казалось, что мы повсюду. Нам никто не препятствовал. Здешние мужчины отправились на призыв Кнута, оставив дома стариков, детей и женщин. Я не убивал, даже скот не резал. Мы давали населению время покинуть дома, затем брали угли из их же очагов и поджигали соломенные кровли. Иные жители замечали дым и разбегались до нашего прибытия, и мы обыскивали окрестности на предмет недавно раскопанной земли. Так нашли два клада: один представлял собой глубокую дыру, набитую тяжелыми серебряными сосудами и блюдами, которые мы порубили на куски. Помню одно блюдо – такое большое, что вместилась бы целая кабанья голова, и украшенное изображением танцующих голоногих девушек. Увешанные гирляндами, они были гибкие, грациозные и
