Полилась кровь, а потроха, эти блестящие кольца, воняющие дерьмом, посыпались из распоротого брюха умирающего в грязь. Воины кричали, щиты разбивались в щепы, а бой длился всего несколько мгновений. Я понятия не имел, что происходит на том невысоком, затянутом дымом холме. Не знал, кто из моих людей погиб и не проломили ли враги нашу стену, потому как, когда «стены щитов» сходятся, ты видишь пространство только перед собой и непосредственно справа и слева.
Следующий удар пришелся по мне, но не причинил вреда, и я даже не заметил, кто нанес его, просто отступил назад, приподнял щит и сомкнул со щитами Финана слева и Утреда справа. Я знал только, что наш участок «стены» держится, мы выбили Кнута и данам теперь мешают их же убитые товарищи, образовывающие перед нами невысокий вал. Это затрудняло задачу им, а нам помогало их убивать, но они все прибывали.
Валлийцы перестали петь, и я понял, что они тоже сражаются. До меня смутно долетали звуки битвы, разгоревшейся позади нас: грохот сталкивающихся щитов, звон клинков, но оглянуться я не смел, потому как секирщик размахивал своим топором, норовя опустить его мне на голову. Я шагнул назад, вскинул щит, принимая на него удар, а Утред перешагнул через лежащего передо мной убитого и поразил секирщика под подбородок. Один укол, быстрый, направленный вверх – лезвие прошло через рот, язык, за носом. Потом сын отступил, уклоняясь от выпада меченосца-дана, а парень с секирой затрясся как осиновый лист, выронил топор из ослабевшей вдруг руки, а кровь хлынула изо рта и побежала ручейками по бороде, увешанной тусклыми железными кольцами.
Ужасный вопль раздался слева от меня, и внезапно, перекрывая запах крови, эля и дерьма, вокруг распространился смрад горящей плоти. Одного из воинов толкнули в пылающую хижину.
– Мы их держим! – крикнул я. – Держим! Пусть ублюдки попробуют нас взять! – Мне не хотелось, чтобы мои люди ломали строй, преследуя раненых. – С места не сходить!
Мы перебили первую шеренгу данов и изрядно пощипали вторую, и теперь передо мной они подались шага на два или на три назад. Чтобы добраться до нас им приходилось перебираться через груду своих убитых и умирающих, поэтому враги колебались.
– Идите сюда! – издевался я. – Идите и умрите!
Но где же Кнут? Мне не удавалось его увидеть. Я ранил ярла? Его унесли умирать вниз по склону, где большие барабаны по-прежнему отбивают боевой ритм?
Но если ярла не наблюдалось, то Зигурд Торрсон был здесь. Друг Кнута, человек, сына которого я убил, прорычал данам приказ расчистить для него место.
– Я тебя выпотрошу! – крикнул он мне.
Зигурд взбирался по склону: глаза налиты кровью, толстая прочная кольчуга, меч с длинным смертоносным лезвием, шея увешана золотом, руки в браслетах. Он вызвал меня, но навстречу выступил мой сын.
– Утред! – заорал я, но сын не слушал.
Он принял на щит меч Зигурда и выбросил вперед свой сакс с быстротой и силой юности. Кинжал скользнул по железному ободу щита ярла, и исполинский дан попытался поразить мечом живот моего сына, но удар не получился, потому что Зигурд потерял равновесие. Оба расступились, оценивая друг друга.
– Я прикончу твоего щенка, – прорычал Зигурд мне. – А потом убью тебя самого.
Он сделал знак своим отступить на шаг-другой, чтобы дать ему пространство для боя, потом указал тяжелым клинком на моего сына:
– Иди сюда, мальчишка. Иди и умри!
Утред расхохотался.
– Ты жирный, как епископ, – крикнул он Зигурду. – Ты похож на борова, откормленного для Йоля. Ты толстый кусок дерьма!
– Щенок! – заорал Зигурд и кинулся вперед, вскинув щит и замахиваясь мечом справа.
Я подумал, что у него большое преимущество перед моим сыном, потому как Утред дрался саксом. Мне пришла в голову идея кинуть ему Вздох Змея, но тут Утред упал.
Он упал на колено, держа щит над собой как крышу, и длинный меч Зигурда бесполезно скользнул по нему, а сын поднялся, твердо держа сакс, и проделал все так быстро и ловко, что ему словно не составило труда пронзить коротким клинком кольчугу Зигурда и погрузить его в живот дана. А Утред все поднимался с колен, вкладывая всю силу в короткое лезвие, проникающее все глубже.
– Это за моего отца! – провозгласил сын, поднимаясь.
– Хороший мальчик! – воскликнул Финан.
– А это – за Бога Отца, – продолжал Утред, дернув сакс вверх. – И за Бога Сына. – Еще рывок. – И за треклятого Святого Духа!
С этим он окончательно выпрямился, распоров доспех и плоть ярла от брюшины до груди. Бросив клинок, рукоять которого торчала из выпотрошенного трупа, Утред вырвал меч из ладони Зигурда, огрел им дана по шлему, и верзила повалился наземь в переплетение кишок, опутавших его сапоги. Затем группа данов кинулась мстить, я же выскочил вперед и втянул Утреда обратно в строй, где он составил щит вместе с моим. Парень смеялся.
– Ты идиот! – рявкнул я.
Он продолжал хохотать, когда щиты ударили о щиты, но даны спотыкались о трупы и скользили на внутренностях, и мы пополнили счет убитых. Осиное Жало снова прошло через кольчугу и ребра, выпив жизнь человека, дохнувшего мне в лицо кислым элем. Потом его пронесло, и я мог чуять только запах дерьма. Я тут же двинул щитом по лицу другого дана, а Осиное Жало метнулось к его брюху, но едва успело проломить звено кольчуги, как воин отпрянул.
– Помоги нам Бог! – удивленно воскликнул Пирлиг. – Но мы держимся!
– С вами Господь! – кричал отец Иуда. – Язычники гибнут!
– Только не этот! – буркнул я и посоветовал данам прийти и умереть. Я дразнил их, умолял сразиться со мной.
Я пытался объяснить это женщинам, но редко кто из них понимал. Гизела понимала, как и Этельфлэд, но большинство, когда я рассказывал о радости битвы, смотрели на меня с некоторым отвращением. Это и правда отвратительно. Бессмысленно. Ужасно. Воняет. Это приносит страдания. После боя остаются погибшие друзья и раненые, боль, слезы, кошмар агонии. И все-таки это радость. Христиане толкуют о душе, только мне ни разу не приходилось видеть, пробовать или осязать эту штуку. Быть может, в бою душа мужчины воспаряет подобно соколу в небе. Битва ставит человека на край пропасти, позволяет узреть хаос конца света, и ему приходится жить в хаосе, на самом краю, и в этом есть радость. Мы плачем и ликуем. Порой, когда ночи длятся вечно, а холодные дни коротки, зовем в большой
