После небольшой, на полтарелки, добавки я впал в благодушие. Даже подслушанная часом раньше по «Радио Израиля» новость об уничтожении высадившейся на побережье группы палестинских террористов уже не очень волновала меня. Да и в любом случае террор – это не наш путь, не о чем тут жалеть…
Чай мы уволокли в комнату и расположились у подножия дивана, прямо на ковре. Мелкая привалилась к моему плечу и, судя по блуждающей улыбке, не очень-то вслушивалась в переживания дикторов по поводу возможной победы «левых» на воскресных выборах во Франции.
«Вот и правильно, – думал я, легонько почесывая ей темечко, – вот и верно. Пусть дом напитается доброй памятью, ей потом будет легче здесь одной».
– Ты куда? – встревожилась Мелкая, когда я встал и направился в прихожую.
– Маме отзвонюсь схожу. Я же так и не предупредил.
– Ты… Ты еще вернешься?
– Обязательно, – сказал я серьезно и повторил: – Обязательно вернусь.
У телефонной будки на Пяти Углах толклась небольшая очередь. Когда нагретая множеством дыханий трубка дошла до меня, я был готов к непростому разговору.
– Мам?
– Ну ты где застрял, Дюш? Полдесятого! – В мамином голосе звенела тревога.
– Мам… Я сегодня не приду… – Я все же смог уронить эту фразу в трубку.
Наступила тишина. Я перевел дыхание, а потом нарушил мертвое молчание:
– Очень надо… И поверь, это не то, о чем ты сейчас думаешь. Я мог бы что-то придумать и даже найти, кто это подтвердит, но не хочу. Просто очень надо.
– Это… Это опасно? – наконец заговорила мама.
– А! Нет, конечно! – воскликнул я с облегчением. – Ничего предосудительного. Честно. Сейчас пойду спать.
– Тогда почему бы тебе не сказать мне все как есть? – Вот теперь в мамин голос густо набилось грозовых ноток.
По моим губам скользнула легкая улыбка: слава богу, не слезы, а уж женский скандал я как-нибудь перетерплю.
– Тогда твоя фантазия получит отправную точку и развернется во всю свою безжалостную ширь. Мало не покажется никому, и тебе в первую очередь, – пояснил я свою позицию.
– Ну, Дюша! – Мне даже показалось, что я услышал, как она притопнула ногой. – Я же изведусь тут одна! Так нельзя!
– Представь, что кому-то сейчас хуже…
Мама немного посопела в трубку, потом мстительно уточнила:
– Если завтра с утра позвонит твоя Тома, что ей передать? Где ты?
– Уехал пораньше на олимпиаду, на город, – спокойно ответил я.
Мама чуть слышно ойкнула:
– А завтрак?!
– Накормят, напоят и спать уложат, – попытался я ее успокоить, – а утром – в обратном порядке. Мам… Ну не волнуйся ты так… Со мной все хорошо, просто я взрослею. У меня будет все больше и больше своих дел. От этого никуда не деться.
– А мы с папой что, будем издали смотреть, да?!
У меня екнуло где-то под дыхом. Я прислонил лоб к холодному стеклу. Вдохнул. Выдохнул…
– Да. Будете.
Глава 7
12 марта 1978 года, утро, воскресенье
Ленинград, 10-я линия Васильевского острова
Пожилое здание бывших Бестужевских курсов, а ныне – матмеха, напоминало махнувшую на себя рукой женщину в летах, поверх былой красоты которой легла, ничем не маскируясь, грязная печать времени. Все, все буквально молило о капитальном ремонте: и отваливающаяся кусками лепнина фасада, и безнадежно разломанный купол обсерватории, и сколотая на полах плитка.
Скоро так оно и случится: не пройдет и года, как этот старый дом действительно начнут перестраивать, а факультет вывезут в Петродворец, на свежий воздух и загородные просторы. Странно, но заведению на пользу это не пойдет – лучшее у него уже случилось.
Хотя… Кто теперь это может знать наверняка?
Я скинул куртку в гардеробе, что делил подвал с вычислительным центром факультета, и пошел наверх.
В разогретом старинными батареями воздухе витал, раздражая обонятельные рецепторы, старый знакомец.
«Это все из-за снега», – понял я.
Это он прокрался сюда на подошвах, разошелся темными лужицами поверх щелястого паркета, а затем воспарил, вытянув из престарелого дерева тяжелый запах влажной половой тряпки и мастики.
Под высокими сводами вдоль длинного узкого коридора гулял негромкий многоголосый шумок – олимпиадники маялись в ожидании. Кто-то кучковался, вспоминая каверзы предыдущих лет, кого-то по последнему кругу накачивали учителя и немногочисленные мамочки-энтузиастки. Большинство же просто слонялось вдоль стен, изучая расписания занятий с таинственно манящими названиями предметов и стенгазеты курсов.
Я остановился у ближайшей и ознакомился с немудреной виршей:
Важней, чем функторы и кольца, Три толстых тома Фихтенгольца.Чуть ниже было еще одно стихотворение:
Раскинулось поле по модулю пять, Вокруг интегралы стояли. Студент не сумел производную взять, Ему в деканате сказали: Анализ нельзя на арапа сдавать, Профессор тобой недоволен, Изволь теорему Коши доказать Иль будешь с матмеха уволен.Я усмехнулся и двинулся дальше, ища нужную аудиторию.
– Дюха? – Кто-то сильно хлопнул меня по плечу.
Я развернулся, невольно потирая пострадавшую часть тела.
– О, Валдис! Привет.
Бывший одноклассник смотрел на меня сверху вниз с веселым изумлением.
– А ты что тут делаешь?
– Да… Вот… На город прошел, – широко развел я руками, изображая полное недоумение случившимся.
– Ты?! – Он похлопал белесоватыми ресницами.
– Ну а что? – пожал я плечами. – Все, кто потолковее, ушли в матшколы после восьмого, а вы же на город напрямую выходите, по итогам внутришкольных соревнований. Так что на районах у старших не то чтобы сплошь Ферма и Гауссы. Я там даже первое место занял, по девятому классу.
Валдис откинул голову и громко заржал в потолок, словно услышал смачный анекдот.
Понимаю. Еще год назад мы сидели за одной партой на математике, и мой уровень того времени он представляет.
