«Женщинам это простительно. Тем более – таким, – решил я и сконфуженно покрутил головой: – Вот сказанул: моя…»
Я был настроен тут весьма решительно.
Да, Кузя за эти три недели во многом преуспела: обучалась быстро, работала споро. Отрядную символику вышивала дома и, судя по скорости, прихватывала ночи, но вот подгонять выданную на отряд «эксперименталку» нам все равно приходилось сообща, у меня, после школы.
Томка, к некоторому моему огорчению, оказалась совершенно неревнивой и являлась на наши посиделки редко и ненадолго, да и с шитьем у нее откровенно не заладилось.
Мелкая же не пропустила ни разу. Уроки у нее обычно заканчивались раньше, и она уносилась домой с моими ключами, а потом встречала нас уже разогретым обедом. Вообще ее гораздо сильнее тянуло на кухню, чем к швейной машинке, и я начал заранее подтаскивать продукты с рынка, чтобы Мелкой было над чем фантазировать. Да и восполнить убыль в холодильнике было совсем не лишним – мама на такую толпу едоков не рассчитывала.
Помнится, начала Мелкая с того, что потушила порубленную курицу под слоями овощей, зелени и чеснока. Папу на пороге квартиры встретил настолько чарующий запах, что он даже забыл заглянуть ко мне в комнату. Мелкая запорхала вокруг него, загромыхала на кухне посудой… В итоге отец дошел до меня уже сытый донельзя и размякший до необычайности. Оглядел мой девичник – похоже, признал в сидящей за швейной машинкой Кузе давешнюю санитарку, задумчиво потеребил бороду и подвел итог:
– А ты неплохо устроился, как я посмотрю: одна – штопает, вторая – готовит… А третья где? По магазинам побежала? И все – красавицы. Молодец, сына, горжусь.
Что интересно, предательский румянец выступил лишь у меня. Папа посмотрел на все это еще раз, покачал с удивлением головой и удалился.
– Это он еще четвертой не видел, – вдруг тихо улыбнулась Мелкая.
– Кого это? – вскинулся я.
Мелкая поиграла лукавыми ямочками на щеках, а потом, все так же улыбаясь, дунула себе на челку, точь-в-точь как Софи, и я сообразил:
– А! Да нет… Мы с ней обо всем уже договорились. Так же как и вон с Наташей, – кивнул я на навострившую ушки Кузю. – Не волнуйся, папа пошутил.
– Да, – согласилась, опуская глаза, Наташа, – договорились. Пошутил.
– Да я и не волнуюсь, – добавила Мелкая.
Я еще порадовался тогда: и правда хорошо, что со всеми четырьмя открыто все проговорил, без экивоков.
Вот Кузя, например, поняла слово «нет» с одного раза и вела себя, когда мы оставались в комнате один на один, совершенно примерно. Правда, тот однажды представившийся скрип свежевымытой кожи под пальцами мучительно донимал меня в такие часы, но винить Наташу за это мое весеннее томление я никак не мог. Причина была совершенно прозрачна, но легче от этого не становилось, и я порой притискивал к себе Томку крепче, чем она считала допустимым. Можно было бы тут форсировать, но я смутно опасался необратимых потерь при жертве качества за темп, и это меня останавливало.
«Дотерплю, недолго осталось», – понадеялся я и еще раз прогулялся поперек аллеи, а потом остановился у афиши позавчерашнего матча «Пахтакора» с «Локомотивом» и незряче посмотрел сквозь нее.
Нет, я пребывал в раздрае не из-за моих девчонок. И не из-за прошедшего сегодня первого олимпиадного тура – там, кажется, я отрешал все правильно, да к тому же еще и полностью самостоятельно. Наработал наконец необходимую гибкость мысли. Но вот брейн-сёрфинг по бабушке Мелкой…
Раздосадован я был не подоспевшими поутру ответами, пусть они и оказались в высшей степени неожиданными. Сразу стала понятна и та обмолвка Чернобурки про Мелкую – мол, «с ней вообще все непросто», – и долгоиграющие последствия такого родства. Чепуха, переживем этот отблеск былых эпох.
Досада моя была обращена исключительно на самого себя. Ведь принял же за правило, что по ближним брейн-сёрфингом не работаю! Нет, не выдержал и, пока летел над севером Арала, решил подстелить соломки и запулил несколько запросов. И вот теперь есть у меня многие знания, а вместе с ними и лишние печали.
Вот как мне в предстоящем разговоре изображать, что я не в курсе событий прошлого? Как не сфальшивить перед профессионалом? А ведь возможно, совсем не случайно Жозефина Ивановна пыталась отгородиться от внучки: то вполне могло быть не безразличие к ней, а, напротив, защита.
«Да и то не так важно. – Я опять обнаружил себя у плаката с надписью „Пахтакор“ и недовольно поморщился: – Ох, лажаю! Все время ведь лажаю!»
Непокорное тело подростка постоянно отмачивало фортели, и поступки на интуитивном ощущении грани между правильным и неправильным раз за разом опережали мысли. Я просто не успевал опереться на свой опыт: решения выскакивали как чертики из коробочки – быстрее, чем соображал подумать; лишь потом, рефлексируя, я догадывался, что мог бы поступить мудрее.
Меня все время несло, часто совсем по-детски, несло и заносило. Удивительно, что не опрокинуло еще в тех заносах…
Я опять взглянул на часы: плюс двадцать пять минут к времени «Ч».
«Как жрать-то хочется… Я же ради этой встречи пропустил обед. Удивительная непунктуальность для человека такой выучки. Изучает меня со стороны? Очень может быть».
Я покосился в сторону лотка с самсой, а потом ноги опять поднесли меня к «Пахтакору», словно желая еще раз напомнить о предстоящей трагедии.
«Да помню я, помню, – отмахнулся я мысленно, – легко. Самолеты в тот раз не разошлись в облаке всего на двадцать миллисекунд: один звонок о заложенной в багаже бомбе решит вопрос. Все бы вопросы так легко решались…»
– Андрей? Соколов? – раздалось из-за спины.
Я медленно повернулся.
Еще в Ленинграде, готовясь к поездке, я был готов увидеть сейчас перед собой невысокую бабушку с усталыми глазами. Она должна была быть одета скромно и старомодно и держать в морщинистых руках потертую сумку; вариантов с бабищей, толстой и громкоголосой, или же с бабкой, болтливой и неопрятной, я почему-то даже не рассматривал. Иногда я допускал, что Жозефина Ивановна может оказаться старухой, мощной, костлявой, с былой властностью в глазах – этакой седовласой ведьмой.
