Они преодолели уже половину пути по крутому склону, когда Урсула заметила, что мать несет на руках серого кота.
– Маман, неужели ты собираешься тащить эту мерзкую тварь наверх, а потом еще и вниз?
Тяжело дыша, Нанетт только кивнула в ответ.
Урсула поправила свой узелок и протянула руки к коту:
– Тогда его понесу я, – заявила она, – хотя мне думается, что если он не способен преодолеть подъем самостоятельно, то его следует оставить дома.
Но стоило ей коснуться грубой серой шерсти, как кот зашипел и зарылся поглубже в руки Нанетт.
– Не бери в голову, – задыхаясь, сказала Нанетт. – Я справлюсь.
– Это нелепо, – возмутилась Урсула, свирепо глядя на кота.
– Он знает, что ты его недолюбливаешь, – выдохнула Нанетт.
– В таком случае не так уж он и глуп, – язвительно заметила Урсула.
Они всю жизнь спорили на эту тему. Кот оставался с ними – безымянный, своевольный и отчужденный. Он научился держаться подальше от сапог Моркама, и хотя Урсула предприняла пару попыток подружиться, кот не желал иметь с ней ничего общего. Он повсюду следовал за Нанетт и спал под ее кроватью. На протяжении долгих лет он неуклонно становился все худосочнее, несмотря на объедки со стола, которыми подкармливала его Нанетт, а его шерсть оставалась такой же потрепанной и грубой. Когда он стал стареть, то начал волочить лапу и иногда выл, как будто от боли. Желая облегчить его состояние, Нанетт готовила коту отвары и укутывала его в одеяло, чтобы ему было тепло. Моркам предлагал избавить животное от страданий. Это был единственный раз, когда Урсула увидела, как мать обернулась и зашипела на него, как будто сама была кошкой.
К тому моменту, когда они достигли вершины горы, Нанетт уже совсем измучилась, но Урсула не говорила больше ни слова, лишь шла рядом, чтобы подхватить мать, если та споткнется. Они повернули в темный каменный проход и почувствовали облегчение от того, что их больше не обдувает ветер. Нанетт опустила кота, чиркнула серной спичкой и зажгла фонарь, скрытый в одной из ниш. Его свет открыл взору кучу листьев, веток и перьев, захламлявших пол пещеры, который не подметали годами. Нанетт настояла на уборке, прежде чем начать церемонию, и Урсула помогла ей с этим, орудуя метлой, а мать вытерла пыль с постамента и отскоблила въевшуюся в бабушкин камень грязь. Кристалл с его закругленной верхней поверхностью и зубчатым основанием выглядел таким же неподвластным времени, как и сталагмит, на котором он лежал.
Когда пещера – храм, как ее называла Нанетт, – уже выглядела более-менее чистой, рядом с магическим кристаллом мать поставила толстую свечу и зажгла фитиль. Затем она окропила все водой, сожгла травы и ритмично, нараспев прочла слова, написанные в гримуаре, – трижды по три раза, следуя древней традиции.
Ритуал, как всегда, показался Урсуле чересчур серьезным – и таким же бессмысленным. Она зевнула в ожидании, когда все закончится и можно будет вернуться в постель.
Наконец, после того как от прохлады каменных стен у нее начала болеть спина, ритуал стал приближаться к концу. Вот Нанетт склонилась над магическим кристаллом, и платок соскользнул ей на плечи. Она положила руки на кристалл и произнесла еще несколько слов – не на старофранцузском, а на современном французском, который понимала Урсула.
Мать-Богиня, мне внемли,Дочь мою благословиДаром, что дала мне ты.Милая наивность, с которой мать произнесла этот небольшой стих, заставила глаза Урсулы наполниться слезами. Нанетт проговорила строки трижды по три раза. Закончив, она еще какое-то время постояла со склоненной над камнем головой и сложенными перед собой руками.
Уверенная, что ритуал завершился, Урсула направилась в сторону алтаря. Но не успела она подойти к нему, как фитиль свечи оплыл в лужицу горячего воска и погас.
Нанетт сняла платок с плеч и сделала шаг в сторону.
Урсула замерла с протянутыми к свече руками.
В глубине туманного кристалла что-то замерцало – слабо, но различимо, как самая далекая звезда в темном небе. Мерцание было алым, словно из огня свечи в самую глубь гладкого камня вылетел и упал тлеющий уголек.
Урсула вскрикнула.
Мать вздрогнула и обернулась к ней:
– Что такое? Что случилось?
Урсула склонилась, чтобы получше рассмотреть кристалл. В нем все еще горел свет. Нанетт прижалась к ней плечом и тоже уставилась на камень. Кот пролез между ними, извиваясь у ног и непрестанно шипя.
Пораженная Урсула выдохнула:
– Маман, ты это видишь?
Нанетт долго не отвечала, а когда заговорила, ее голос дрожал от изумления:
– Ох, как же давно я не видела этот свет.
Выпрямившись, Урсула с недоверием взглянула на мать.
– Это ты сделала? Взяла другую свечу или зеркало…
Нанетт пристально смотрела на дочь, ее волнение взяло верх над усталостью.
– Урсула! – воскликнула она. – Он говорит с тобой!
– Что?
Теперь голос Нанетт дрожал победоносными нотками:
– Я была права! Если бы только Луизетт видела это…
Нанетт подобрала оброненный платок и покрыла им голову Урсулы.
– Загляни еще раз! – скомандовала она. – Загляни в бабушкин камень. О Урсула! Я знала, еще когда ты только родилась, – я просто знала!
Она взяла дочь за подбородок и развернула к камню. Урсула заглянула в него из-под края платка. Там все еще горел свет – мерцающая, сверкающая искра. Она почувствовала странное головокружение, по позвоночнику начала подниматься смутная боль.
– А теперь возложи руки на камень. Моли Богиню!
– Молить? О чем?
– О ребенке, разумеется! Проси ее! Кристалл говорит с тобой. Это знак от нее!
У Урсулы голова шла кругом, но стоило ей возложить руки на камень, как она успокоилась, а свет – и это невозможно было отрицать – стал ярче.
– Моли! – прошептала Нанетт.
Но как могла просить о таком она – та, что пренебрежительно относилась к каждому ритуалу, свидетельницей которого была? Урсула обхватила ладонями кристалл, пытаясь понять, что и как нужно сказать. Наконец она прошептала:
– Ребенок. Великая Богиня, Мать земли, мне нужен ребенок.
– Не так! Пусть слова сами придут к тебе, пусть пройдут через тебя.
– Маман, я не знаю как!
– Знаешь. Бабушка делала именно так. И я так делала. Не пытайся думать о словах, но, как только они придут к тебе, произнеси их. Произнесенное слово имеет такую силу! Вот увидишь.
Урсулу это до конца не убедило, но мать смотрела на нее горящими глазами, сложив руки под подбородком в извечном жесте, выражающем мольбу. Как бы Урсула хотела, чтобы у нее было время осмыслить все это! Она решила, что может хотя бы формально сделать то, что полагается. Она ничего не ожидала… Но, в конце концов, она никогда не ожидала увидеть что-то в старом камне.
Она слегка развела руки и еще
