– Миша, горе ты мое луковое, – укорял его я, – ну какая нелегкая тебя к воде потянула и где холопы твои? Ладно, чего причитать – ну-ка, кто тут есть, разденьте стольника да натрите вином хлебным, а то занедужит, не дай господи. Ну и внутрь, разумеется, пусть примет, и спасителю чарку не забудьте.
Буквально через пару минут все было исполнено: раздетый донага и растертый водкой рында, завернувшись в рядно, грелся у костра, застенчиво улыбаясь. Его спаситель грелся рядом, тоже переодетый в сухое. Впрочем, Панин пострадал куда меньше боярича. Как раз к этому моменту поспела каша, и скоро мы все дружно черпали поочередно ложками ароматную кашу из стоящего между нами котелка.
– Эх, – немного удивленно спросил Романов, когда мы насытились, – где же такое видано – царь вместе со всеми хлебает кашу, будто простой ратник?..
– Это все оттого, – отвечал я с набитым ртом, – что кравчий у меня безалаберный.
– Это как же?.. – изумился Никита.
– Да вот так: кабы он государю своему поднес чарочку, тот бы, глядишь, и расхрабрился и нагоняй слугам своим нерачительным дал за то, что чести его царской не блюдут. А по трезвому что же, каши дали – и слава богу!
– Государь, да как же я тебе налью чарку, когда ты сам запретил в походе бражничать?.. – изумился мой кравчий, – да и кто тебе ее подавать будет, когда у нас один стольник, да и тот голозадый в дерюгу завернулся.
Собравшиеся вокруг, услышав, что говорит Вельяминов, дружно заржали над смутившимся Мишей. Тот покраснел, как девица, и сконфуженно замолчал.
– Хотя, Никита Иванович, если не пьянства для, а здоровья ради, то и не грех. Ну-ка налей стольнику и спасителю его ради согрева.
Кравчий не чинясь достал сулею, два серебряных стаканчика и набулькал в них вина.
– Михаил-ста и Федор-су, царь жалует вам по чаше вина, – провозгласил он торжественно.
Награжденным ничего не оставалось, кроме как подняться и, поклонившись в мою сторону, выпить содержимое чар.
– Однако вина мой кравчий не больно много с собой взял, посему объявляю, что больше никому наливать не будут, пусть в воду не сигают, – продолжил я, смеясь.
Собравшиеся вокруг снова встретили мои слова взрывом хохота, а я, подвинувшись к Романову, пояснил ему вполголоса:
– Так уж у меня заведено, Миша, что в походе я от своих ратников никакого отличия не имею. Они сыты, значит, и я сыт. У них в сумах пусто, значит, разобьем врага, а потом вместе и поедим. Так-то вот.
– Спасибо, государь, за науку, – поклонился мне рында.
– Да не за что, давайте спать ложиться. Завтра вставать надо рано, да в Ржев наведаться, а то там ляхи совсем зажрались… в смысле заждались нас.
Тем временем одежда Романова просохла над костром, и он, конфузясь, стал одеваться.
– Эх, Миша, Миша, – покачал я головой. – Где же ты такую челядь набрал? Тебя кой час уже нет, а они еще и не хватились! Ладно, ложись где-то здесь, да вон хоть с Федькой рядом, а утром разберемся, где твои холопы. А чего – он тебе на ночь расскажет, как до девок ходил; по нему видать – он злой до девок-то! Ведь злой, Федя?
– Нет, государь, я смирный, – постным голосом отозвался Панин, – сызмальства все больше постом да молитвою пробавляюсь.
– О как… – протянул я, – тогда понятно, как ты ко мне попал. Я ведь сам такой, все больше постом и молитвой. И Кароль вон тоже «молитвенник» не из последних, а уж если вспомнить, как Анисим в Мекленбурге «молился», ведь малым делом чуть лоб не расшиб! Ну ладно, раз про девок никто не хочет рассказывать, давайте спать.
Поднявшись чуть свет, я велел седлать коней. Михальский, правда, встал еще раньше меня и успел уже вернуться из разведки.
– Все спокойно, государь, – доложил он.
– То-то что спокойно, надо к Ржеву идти, не мешкая, а там и возвращаться пора. Далековато мы от своих оторвались.
– Всегда бы вы, ваше величество, были так осторожны и рассудительны, – не преминул попенять мне мой телохранитель.
– Но-но! Я и есть самый осторожный и рассудительный, а как найдется кто-то осторожнее меня – убью на хрен, и снова стану самым осторожным!
Рядом раздалось какое-то причитание, и сразу стало понятно, что спохватившиеся наконец холопы Романова после недолгих поисков нашли-таки своего непутевого господина. Оглянувшись, я увидел благообразного, седого, но еще довольно крепкого старика и здоровенного детину, ростом с коломенскую версту, с глуповатым выражением на лице. Старик шумно радовался нашедшемуся бояричу, не забывая выговаривать детине за то, что тот-де проворонил молодого хозяина. Последний, впрочем, ничуть не гневался на это и лишь глуповато улыбался.
– Вот что, любезные, – обратился я к холопам, – за то, как вы следите за своим господином, следовало бы вас вздернуть на ближайшей осине! Но не ждите, что вам удастся так легко отделаться: как вернемся в Москву, обязательно расскажу про вашу службу инокине Марфе, вот тогда вам точно небо с овчинку покажется!
Холопы, сообразившие, что перед ними царь, повалились в ноги с криками: «Не погуби!»
Я, довольный произведенным эффектом, вскочил на коня и крикнул Мише:
– Не отставай, а то и впрямь потеряешься! – и тронул бока Волчка шенкелями.
Ржев, некогда бывший столицей отдельного княжества, за время Смуты совсем захирел. Стоявший в нем небольшой польский гарнизон, как оказалось, давно не получал жолда[35] и от безденежья, составив конфедерацию, в полном составе усвистал куда-то в Литву.
Заняв своими войсками город, я наконец решил, что приключений пока достаточно, и надо дождаться подхода основных сил. Выполнившего свою задачу Казарина я послал назад в Вязьму с приказом Пушкареву – как только подойдет армия Черкасского, не мешкая двигаться на соединение со мной. По моей задумке, князь Дмитрий Мамстрюкович продолжит наступление на Смоленск, а я пойду севернее, отрезая вражеский гарнизон от Литвы, в направлении крепости Белой, где стоял довольно сильный вражеский гарнизон. Пока же мои солдаты приводили себя в порядок и залечивали раны. Только не
