– Не вели казнить, великий государь, – снял тот шапку, – а только боярин князь Черкасский воеводой в Вязьме поставил стольника Пушкина, а мне, сказал, невместно воеводой быть.
– Вот как, – проговорил я напряженным голосом, – а грамотку мою, в которой я тебя воеводой поставил, князенька видел?
– Видел.
– Дозволь слово молвить, государь, – обратился ко мне Пушкарев.
– Говори.
– Князь Дмитрий Мамстрюкович назначил Пушкина временным воеводой еще до того, как Казарин приехал, а ты сотника первым воеводой велел поставить. Пушкину же, как он есть в московских чинах, под ним невместно ходить, и потому князь просил грамоту твою не оглашать, дабы в делах замятни не было, и о том тебе в грамоте отписал и просил не гневаться.
– Так, значит, князь о делах радеет, а до повеления царского ему и дела нет?
– Прости, государь, – вступил в разговор Вельяминов, – но следовало ожидать, что взбрыкнут бояре. По древним обычаям ты сотника паче меры наградил.
– Вот же черт, как ни поступи сейчас – все худо будет! И от слова отступиться нельзя, и свару затевать не годится. Хотел же Пожарского большим воеводой поставить, а он, как на грех, занедужил…
– Нельзя было Пожарского, государь, – покачал головой в ответ Вельяминов, – уж больно он родом мал перед прочими боярами. Ты его главным оружничим пожаловал – и то косоротились, а уж первым воеводой в большом полку – и говорить нечего….
– Ладно, князь Черкасский свою судьбу сам выбрал, а делать сейчас что?
– Государь, ты обещал Казарина сделать воеводой, так сделай. Чем Ржев для того Вязьмы хужее? Городок, конечно, поплоше, но и к Литве поближе, сюда охотников бархатные порты протирать куда как меньше будет. А князя Черкасского можно за поход так наградить, что и порухи его чести не будет, и он сам, да и любой другой боярин, трижды подумает, как такое допустить.
– Быть по сему, – сказал я, немного подумав.
Слава создателю, разговор этот состоялся в узком кругу. Пушкарев и Вельяминов – свои люди, а остальным знать про случившееся необязательно.
– А где царевич Арслан?
– Так с большим полком идет, – откликнулся тут же Анисим.
– Как это – Черкасский что, совсем ума лишился?!
– Не гневайся, государь, – вступился за воеводу Вельяминов. – Тут князь Дмитрий Мамстрюкович прав. Касимовцы воины неплохие, но больно своенравные, против них опаску иметь надобно. Будут без пригляду – кинуться грабить, а как награбятся, так уйдут домой. Вот дойдем до Смоленска, тогда и напустим их на Литву, а до той поры пусть при Большом полку идут.
– Государь, а я тебе гостя привез, – попытался отвлечь меня Пушкарев, когда Казарин ушел принимать хозяйство и мы остались одни.
– Какого еще гостя? Анисим, как бог свят, если ты бабу притащил, я тебе не знаю что сделаю!
– Нет, государь, я же сказал – гостя, а не гостью. Хотя если прикажешь, то могу и… ладно-ладно, не гневайся. Духовника я твоего привез, он вместе с Большим полком шел.
– Мелентия? Ну-ка зови.
Иеромонах пришел почти сразу, будто ждал неподалеку.
– Что, отче, устал молиться в одиночестве и решил меня навестить?
– Что делать государь: хоть я и монах теперь, а в стороне от рати тяжело оставаться. Решил, может, я здесь пригожусь.
– А гимназию на кого оставил?
– Так ведь лето теперь, школяров пора на вакации отправлять, да их еще толком и не набрали. Вот осень придет, и наберем учеников, а пока Игнатий твой все к учению готовит.
– Чудно́: ты иезуиту души школяров собираешься доверить? А нас с тобой не сожгут обоих, когда из похода вернемся?
– А кому ведомо, что он иезуит? – не смущаясь, ответил Мелентий. – Я ему велел в мирское переодеться да книги готовить. Едва ты в поход ушел, привезли в Москву вещи, что воровские казаки у его товарищей отняли, когда уходили от Марины с Заруцким. Склянки, правда, побили почти все, но кое-что лекарю твоему осталось, так он теперь из башни своей и не выходит, нехристь. Книги же и прочие бумаги я забрал да припрятал до времени. А среди них была «Космология» Аристотеля и еще кое-что. Вот я и велел Игнатию твоему русский язык покуда учить да готовиться к тому, что будет латынь преподавать, а еще грамматику латинскую и риторику. Все же он твой подданный, хоть и из немецких земель, так что пусть хлеб не даром ест.
– Стало быть, не боишься иезуитов?
– Да что ты, государь, заладил: иезуит да иезуит! А где прикажешь учителей брать? Я сам по латыни только растолмачивать могу, да и то не шибко, а грамматики и вовсе не ведаю. Можно, конечно, греков позвать, но там на пятерых православных будут трое тайных католиков, а двое, что останутся, – явных! А этот хоть сразу понятно кто такой и чего от него ждать. Ничто, приглядим!
– А то, что он мой подданный, это он тебе рассказал?
– Ага, а что, соврал?
– Да нет… ну почти. Ладно, в моих землях в Мекленбурге есть город Росток, а в нем большой университет. Я через Рюмина велел прислать ко мне учителей добрых да учебников сколь потребно. Хватит на гимназию и академию.
– Это еще зачем?
– Затем, что учиться надо. Среди священников, сам поди ведаешь, дай бог чтобы половина хоть худо читать могли. А уж в чем вера заключается, внятно объяснить может разве один из десятка. И что хуже всего, иерархи церковные недалеко от тех ушли. Вот и начнем учить, чтобы если не при детях моих, то уж при внуках такого неподобия точно не было.
– А Священное Писание тоже твои немцы толковать станут? – подозрительно спросил Мелентий.
– Ну уж на это, я полагаю, православных учителей сыщем.
– Греков позовешь… – вздохнул иеромонах.
– Только
