Эти слова поразили нас до самых глубин, ибо мы не могли о таком даже помыслить: проникнуть в сущность света и увидеть, что он такое. Свет всегда и для всех был просто светом, неисповедимой данностью, не подпадающей ни под какие категории сущего. Он стоял над границами понимания, и никому даже в голову не могло прийти, что у него может быть сущность, да еще такая, в которую можно проникнуть. И уж подавно ни у кого не возникало вопроса, что это такое. А о том, что его можно направлять, копить и использовать, что с его помощью можно сокрушать и созидать, не могло возникнуть даже самых смутных догадок. Таинственное творение таинственных создателей, панцирь был поистине воплощением магии мудрости, о которой говорил почтенный Дервиш. Ибо он открывал нам те самые тайны, способные помутить разум, перечеркнув все наши знания и представления об окружающем мире.
После перерыва на непродолжительный ночной отдых, на который все решили остаться в моем доме, и утреннего намаза на примерку панциря решился Ибрагим. На этот раз панцирь в первые несколько мгновений повел себя иначе: сияние изошло от него наружу. Причем создавалось отчетливое впечатление, что сияние это исходит от тела Ибрагима, вернее даже – из его глубин, и, пройдя сквозь панцирь, растекается вокруг. Но затем все пошло как обычно: сияние ушло внутрь, где вновь потекло его необъяснимое и отчетливо ощутимое на расстоянии движение. Ибрагим же, подобно всем предыдущим, повел себя по-своему странно: он поднял руки с растопыренными пальцами к плечам и стал не спеша всячески поворачивать кисти, то разводя руки в стороны, то вновь сводя их. Эти движения походили на ощупывание чего-то большого, висящего и перемещающегося в воздухе. Вместе с этим Ибрагим еще и поворачивался в разные стороны, иногда полностью оборачиваясь вокруг себя. Лицо его при этом также находилось в постоянном движении, принимая самые разные выражения, среди которых чаще повторялись напряжение и сосредоточенность, а временами он еще и зажмуривал глаза. Иногда он замирал в очередном положении, словно усиленно к чему-то прислушиваясь, причем не ушами, а растопыренными пальцами, да и всем телом, ловя какие-то одному ему доступные дуновения. Продолжалось это, как и в случае с Саидом, довольно долго. Ибрагим пришел в себя, но выглядел совершенно оторопевшим. Он изумленно озирался, будто все вокруг перевернулось вверх низом и вывернулось наизнанку. В конце концов успокоившись, он снял панцирь и, как Саид, устало опустился на ложе. Мы обратили на него взгляды, полные вопросов.
– Я видел гармонию, – произнес наконец Ибрагим. – Гармонию во всем. Каждый предмет, материал, частица, даже то невидимое и неощутимое, что сплошь окружает нас, все являет собой гармонию. По сути, они и являются гармониями, имеющими определенные очертания. Маленькие отдельные гармонии вступают в большие, и все они сливаются, но не в хаосе, а в удивительном порядке, в котором нет ничего случайного, не имеющего своего места и предназначения в этом порядке. Все в мире гармонирует друг с другом, даже если разделено бесконечностью и непреодолимостью. Мир, который является вместилищем всех миров, – это гармония, обеспечивающая их существование и единство. Все, от малых частиц до великого целого, вместе и по отдельности, существует лишь в гармонии. Нарушение и разрушение ее ведет к хаосу, распаду и гибели.
Гармония – это удивительное состояние, дающее ее носителю силы и способности к существованию, процветанию, противостоянию угрозам и хаосу, приумножению и совершенствованию себя, бесконечной жизни и движению сквозь вечность. Гармония присуща всему изначально, от сотворения, да и само сотворение невозможно без нее, ибо она – его основа. Гармония – это воплощение великой мудрости бытия, единственный способ построения всего сущего. Любая частица есть государство, все порывы и усилия его жителей направлены на благо общего, а через него – на благо себя и других. Я видел это! Видел во всех предметах и существах, живых и неживых, огромных и мельчайших. Я видел это движение, подобное звучанию самой сладостной из мелодий, сложению прекраснейшей из поэм и ваянию священнейшего из храмов. Я видел силы, способные и призванные строить и поддерживать гармонию, порождаемые ею и исходящие от нее. Это – те самые силы, о которых говорили Саид и Музафар: многоликий свет, тепло и еще какие-то, неописуемые и непостижимые, но которые все же можно распознать. Именно благодаря этим силам, их течению, направлениям и сочетаниям гармонию можно увидеть, познать и описать, найти места, где она нарушена, определить причину и суть этих нарушений и обозначить пути их исправления. Как раз эта способность, дарованная мне чудесами подземелья, и позволила мне проникнуть чувствами внутрь мертвых тел и различить нанесенный им ущерб. Но тогда это были лишь смутные, едва уловимые ощущения. Теперь же я совершенно полно, до мельчайших штрихов, впитывал в себя всю картину, имея возможность заострить внимание на любом ее фрагменте, проникнув в самую его глубину. Да, я видел ее, видел многочисленные ее нарушения и пути их исправления, но для ее познания и описания у меня пока, увы, недостает мудрости.
– А что ты чувствовал? Сквозь тебя тоже текли потоки, как сквозь Саида? – спросил я.
– Как бы это описать? – задумчиво сказал Ибрагим. – Потоки, пожалуй, сквозь меня не текли, но было нечто похожее. Я почувствовал, как от панциря в меня проникло что-то, какое-то особое тонкое тепло, которое разлилось по всему телу, особенно – в руки, которыми я чувствовал, и в голову, которая осознавала эти чувства. То, что я чувствовал, струилось от рук к голове, но не прямо, а через панцирь, который хотя и не слился со мной в целое, стал частью меня. Именно эта часть превращала то непонятное, что входило в меня, в более или менее привычные
