Преодолев границы своих миров, обретшие разум расы устремлялись в просторы безбрежья на поиски мудрости, используя для своих странствий его построения и проявления, столь же сложные и причудливые, как построения материалов и миров. Одни создавали для этого немыслимые приспособления из поистине сказочных материалов, движимые потоками многоликого света. Другие настолько глубоко проникали в гармонию безбрежья, настолько полно вливались в нее, что могли обходиться без всего этого, пользуясь лишь течением присущих ему сил. И опять же успех сопутствовал тем и другим примерно в равной степени. Разумеется, пути их нередко пересекались, порой не обходясь без жестоких столкновений, обращавших в прах целые миры и их скопления и низвергавших в забвение населявший их разум. Другие же, наоборот, объединяли свои усилия, многократно повышая тем самым их плодотворность. Молодые расы сменяли уходящие, наследуя их мудрость и обогащая ее своей. Преуспевшие же в познании находили способы продления отпущенного им века и, пройдя свой путь и обратившись в прах, возрождались в новом облике и продолжали свое восхождение.
Многочисленные формы разума проплывали перед нами в своем восхождении, как до этого – формы жизни. Причем в их описаниях большое место уделялось проявлениям, присущим именно разуму: восприятию и отношению к окружающему, образу мышления, системам ценностей и моральным канонам. Особое место уделялось также описанию рас с примитивными стремлениями к власти и обогащению, поиску новых мест обитания и источников необходимых материалов, порабощению других рас. Достигались эти цели обычно посредством грубой силы с применением невообразимого оружия, рядом с которым поющие столбы подземелья выглядели детскими игрушками. Познание же для них ограничивалось лишь самым поверхностным изучением покоряемых миров и их окрестностей, необходимым не более чем для достижения этих целей. И нам приходилось с горечью признаваться, что наша раса пока что принадлежит именно к их числу.
Повесть восьмая
Два безбрежья
Ознакомившись, таким образом, с основными и наиболее яркими формами жизни и разума в безбрежье, многократно изумляясь их многообразию и невероятности облика, мы перешли было к ознакомлению со способами и путями познания, которые они изобрели и использовали. Но тут в лагерь прибыл один из наших помощников из оазиса и сообщил немало удивившую нас новость. Он рассказал, что неделю назад к оазису из пустыни пришел человек, по виду – весьма преклонных лет, одетый в истрепанные лохмотья и сильно изможденный. По-видимому, он долго шел пешком через пески без пищи и воды. Его сразу же накормили и окружили всяческой заботой, одарили одеждой и предоставили кров. Однако расспросы, кто он и откуда пришел, ровно ничего не дали, так как говорил он на совершенно непонятном и странном наречии, не произнося слова, а издавая череду разнообразных звуков: гортанных, шипящих, свистящих и вообще неописуемых, в самых невообразимых сочетаниях. Поначалу они даже не поняли, что это – речь, приняв эти звуки за кашель от воспаленного жаждой и пылью горла. Лишь иногда в промежутках между странными возгласами он произносил нормальные и вполне понятные фразы, хотя и в большинстве бессвязные. Они поняли лишь то, что он пришел из другой земли, из-за Большого моря, чтобы отыскать древний город, от которого лежит тайный путь на его родину. И почему-то всем сразу стало понятно, что говорит он именно о городе колонн. Друзья наши не решились отвести его туда сразу, так как он пребывал в весьма плачевном состоянии, однако нас решили известить незамедлительно.
Услышав эту новость, мы сразу почувствовали, что Аллах послал нам еще одну тайну, связанную с теми, кто приходит и уходит, а также – со священным городом. Разумеется, мы решили сделать в познании очередной перерыв и, наскоро собравшись и поручив присмотр за лагерем нашим быстроногим друзьям, все вместе отправились в оазис. В этот раз два с половиной дня пути тянулись бесконечно долго и как никогда раньше томительно. Бесконечные дотошные расспросы нашего помощника были бесполезны, так как он не мог добавить к уже сказанному ничего существенного, повторяя вновь и вновь, что этот странный старик произнес лишь несколько понятных слов.
Приближаясь к оазису, я еще издали заметил стоящего на краю песков человека, также пристально вглядывающегося в нас. И почти сразу я уловил в его чертах что-то до боли знакомое. Когда же мы значительно приблизились, сердце мое вдруг бешено забилось: передо мной стоял почтенный Дервиш! Я узнал бы его среди тысячи стоящих вокруг, ибо с момента нашего расставания в Мекке он ничуть не изменился, если не считать крайней изможденности, сильно спутанных волос и землистого цвета лица. Первой моей мыслью было пустить верблюда вскачь и заключить этого столь дорогого мне человека в жаркие объятия. Однако в следующее мгновение я уловил в выражении его лица нечто, удивившее меня и охладившее мой порыв. Расстояние между нами было уже вполне достаточным, чтобы хорошо различить лица. И судя по тому, как его глаза впивались поочередно в каждого из нас, он прекрасно нас разглядел. Однако при взгляде на меня на его лице промелькнуло лишь слабое разочарование, словно он увидел
