«Конечно, – думал я. – Все как в известном выражении: можно бесконечно долго наблюдать за горящим костром, текущей водой и за работающим человеком».
Отпилив кусок трубы нужной длины, слегка обстрогал косовище и надел получившееся кольцо на него.
Затем пришлось взяться за косу. Отбив ее молотком на какой-то здоровой железяке, уже окончательно посадил ее на место и закрепил клином. Бруском снял огрехи отбивки, после чего вручил косу хозяину.
Климов, взяв косу в руки, смотрел на меня каким-то новым взглядом.
– Ты разве в деревне рос? – спросил он внезапно.
– Нет, вы же знаете, у меня детство по военным городкам прошло, – сообщил я.
– Да, конечно, знаю, – рассеянно ответил он, видимо, что-то соображая в мыслях.
Повернувшись, он увидел сзади стоявшую в купальнике дочку и звонко шлепнул ее по мягкому месту.
– Быстро оделась! – скомандовал он. – Ишь, выпялились перед парнем.
Но злости в его голосе не было. Мне показалось, что он даже доволен, как Юля демонстрировала себя.
Та и не подумала выполнять его приказ. Ушла к одеялу, расстеленному на траве, и улеглась на него лицом к солнцу.
До ужина я успел сделать один венец из бревен и запилить в них места для стоек. Климову сказал, что надо бы их пропитать отработанным маслом, тогда они простоят года на три-четыре дольше, но тот махнул рукой, дескать, сойдет и так. Ну, мое дело маленькое, делаю, как сказано.
Но свое эстетическое чувство я потешить успел. Пилить бревна ножовкой не хотелось, поэтому я взял двуручную пилу и позвал Юлю, по-прежнему наблюдающую за мной, помочь в распиловке.
Та без колебаний пришла на помощь. Бревна лежали невысоко, поэтому пилить пришлось стоя на коленях. В начале у нас не получалось, но затем мы приноровились, и дело пошло. Я же с удовольствием наблюдал за колыханием Юлькиных грудей при движении. А когда одна грудь выпала из бюстгальтера, сверкнув розовым соском, вообще прибалдел. Юля, между прочим, обратно прятать ее не спешила.
«Все-таки молодое тело – это вещь!» – пришло мне в голову в этот момент, я думал, что такие вещи на меня уже не действуют.
Наши переглядывания закруглила Алевтина Ивановна, приказав Юле одеться, этот приказ та выполнила моментом. Видимо, боялась маму больше, чем отца.
Когда мы допилили бревна, я сказал ей, глядя в глаза:
– Я сегодня ночую на сеновале, если хочешь, приходи.
Девушка ничего мне не ответила, повернулась и молча ушла в дом.
«Придет», – понял я, глядя на ее походку.
Увы, надежды не сбылись. Юля не пришла. Почти сразу, как забрался на сеновал, понял, что зря это затеял. Лучше спал бы, как было предложено, в комнате на нормальной кроватке, укрывшись одеялом, на чистых простынях. Нет, захотелось экстрима, мать его! Прошлогоднее сено пахло мышами и пылью. Сами мыши сначала притихли, но потом начали вовсю шуршать рядом со мной. Я ворочался на покрывале, думая, придет ли девушка. И как-то незаметно для себя заснул.
Проснулся неожиданно, от глухого бубнения за дверями. Бубнила Алевтина Ивановна.
– Юлька, паршивка, ты опять за свое. И в кого ты такая уродилась? Отец в прошлом году тебя со скандалом заставил из Ленинграда уехать. Вроде начала здесь учиться, все хорошо, и опять за свое взялась. Ведь ты врач будущий, разве можно так себя вести?
– А как я себя веду? – раздался тихий шепот дочери.
– Как профура последняя, – в сердцах шептала мать. – Увидела парня смазливого и сразу в постель к нему лезешь. Хочешь отца до инфаркта довести.
– Никуда я не лезла, хотела только воздухом подышать, очень душно у нас.
Алевтина Ивановна хмыкнула:
– Кому ты сказки рассказываешь, горюшко мое. Я тебя насквозь вижу. Сейчас же идешь и ложишься спать, и без фокусов. Тебе, паразитка, сессию надо сдавать, к экзаменам готовиться, а ты другими делами озабочена.
Раздался звук подзатыльника, и за дверью стало тихо.
«Вот тебе, Саня, и Юрьев день!» – уныло подумал я, повернулся на другой бок и довольно быстро заснул.
Утром за завтраком девушки не было, Алевтина Ивановна была мрачнее тучи, и только Анатолий Петрович был бодр и весел, рассказывал старые анекдоты и первый над ними смеялся.
Зато день прошел у меня плодотворно, так как ночью сил тратить не пришлось, весь энтузиазм я вложил в стройку. Поэтому к отъезду мы с подполковником успели закрыть ее полиэтиленом. Видимо, полиэтилен считался жутким дефицитом, потому что Алевтина Ивановна ругала мужа за каждый испорченный кусочек.
Уезжали мы с Климовым вдвоем, его домочадцы оставались еще на пару дней, до очередного Юлиного экзамена.
И тут я в разговоре совершенно нечаянно ляпнул глупость.
– Эх, баньку бы мне как-нибудь срубить, – сообщил подполковник между делом. – Третий год как купил этот дом и все никак не могу начать. Сам боюсь взяться, никогда этим не занимался, а найти никого не могу. Лес куплен еще хозяином дома, ты бревна для теплицы из него выбирал. Все переживаю, что так и сгниет.
– Так чего там сложного, – удивился я, – руби себе да руби. У вас в укках весь инструмент для этого имеется.
– В чем, чем? – удивился Климов.
– Ну, в сарае, укки – просто местное название помещения в доме между жилым помещением и хлевом, – пояснил я.
– Так ты говоришь, можешь баню срубить? – заинтересованно спросил собеседник.
«Бли-ин! Ну, какого хрена я не могу придержать свой язык?» – подумалось мне. Тем более следовало учесть, что после сегодняшней стройки командир воспылал ко мне необычайным доверием по этой части и выслушивал внимательно все мои советы.
– Товарищ подполковник, – попытался я юлить. – В одиночку это сложно, да и когда это делать?
Климов не возразил. Но всю дорогу до города находился в странной задумчивости. А я думал, что, похоже, все лето мне придется провести на природе с топором, теслом и чертой.
Вечером в роте пришлось рассказать дедам о поездке на дачу к Климову. Всем было интересно, где я ночевал.
– Ну, ты дал шороху, – сказал Мицкунас,
