Заранее предвидя байку о безголовых рыцарях и монахинях – ту самую, которой неудачно пыталась блеснуть перед Бесковым – я отхожу в сторону и кладу ладонь на прохладный камень стены. Я не смогла бы здесь жить. Мысль о предстоящей неделе слегка ужасает. И дело вовсе не в страшных историях, верить в которые, пока находишься здесь, гораздо интересней, чем не верить. Но ни в одном уголке замка нет уюта, словно он строился не для этого. Со всех сторон веет сыростью. Серые стены, уличная плитка на полу, готические своды потолка – все, абсолютно все пропитано этим погребным, вековым, отсыревшим духом. И холодно – почти так же, как снаружи, и от этого кажется, будто мы бродим по развалинам, где в каждой нише скрывается кованый подсвечник или ваза, полная сухих цветов, где бледные, наивные, будто сделанные детской рукой фрески надолго пережили своего художника, и само наше здесь присутствие тревожит их, словно назойливая зубная боль, от которой не убежать.
– …Туристы часто испытывают слабость и головокружение, – говорит Матиаш. Ольга поворачивает ко мне позеленевшее лицо и берет меня за руку липкой от пота ладонью.
– Здесь наверняка полно крыс, – шепчет она, закатив глаза, но в моей груди уже звучат виола и флейта. Скрывается за углом подол платья Прекрасной Дамы, роняет лепестки почерневшая роза, и рыцарь преклоняет колени…
– Если я увижу хоть одну, умру на месте.
«Сердцу закон непреложный – Радость-Страданье одно![21]»
– Кого увидишь?
– Да крысу же! – сердится Ольга и, поняв, что я ее не слушаю, спешит присоединиться к остальным.
А мне не хочется думать про крыс. Мне хочется думать про рыцарей.
Сильно пахнет кухней – не по-ресторанному, по-общепитовски: так пахнет не готовое блюдо, а его ингредиенты – топленое масло и жареный на нем лук, болгарский перец, курица, грибы… Матиаш ведет нас на запах, источником которого оказывается трапезная (сегодня мне хочется назвать это место именно так). Здесь чуть теплее, чем в каменном лабиринте – пылает камин – но расставаться с верхней одеждой не хочется никому. Мы разбираем пластиковые подносы и разбредаемся между островками салатов, макаронными джунглями, возвышенностями выпечки и кофейной гаванью («фазелек», читаю я, «палацсинта», «толтотт паприка», «токань по-хераньски». Токань по-хераньски!), чтобы потом, наполнив тарелки, снова собраться за столиками, будто в каком-нибудь кафетерии, куда забегаешь не столько в поисках вкусной еды, сколько ради того, чтобы погреться, и наскоро жуешь, не чувствуя, что именно – впрочем, я преувеличиваю, суп-гуляш как минимум неплох, штрудель с ореховой начинкой почти великолепен.
Почему-то я уверена в том, что Матиаш тоже ждет походящего момента, чтобы со мной заговорить. Интуиция не подводит – стоит только Ольге отлучиться за сладким, ее место занимает наш таинственный экскурсовод. От совпадения желаемого с действительным у меня екает сердце.
– Kellemes étvágyat, kisasszony Chetverğŏva[22]!
Ах, вот даже как?
– Взаимно, господин Секереш.
Мы улыбаемся друг другу как подростки, придумавшие шутку, понятную только им двоим.
– Чтение? – Мне нравится не уточнять и нравится, что он понимает. Зубец вилки выводит на тарелке три истекающих соусом единицы. Чтение. Как и у предка. – Расскажите мне эту историю. Пожалуйста.
Матиаш непринужденно откидывается на спинку стула. Если бы у нас в руках были бокалы, сейчас он наверняка произнес бы тост. Но бокалов нет. Есть Ольга, которая, издалека обнаружив свое место занятым, меняет траекторию движения со столь смиренным видом, что я немедленно прощаю ей симпатию к Терранове и выдаю индульгенцию на все предстоящие грехи.
– А история очень проста, – доверительно говорит Матиаш. – Моя бабушка была одной из немногих, в чью хлебную лавку Секереш наведывался лично. Поэтому ночной пожар, который в конце концов эту самую лавку уничтожил, замужняя и к тому времени беременная старшей дочерью бабушка называла карой небесной, и только когда думала, что никто не слышит, вполголоса призывала всевозможные беды на голову ревнивой соперницы из булочной напротив. Кстати, девочек они родили в одну и ту же неделю, и все, кто видел младенцев этих совершенно не родных друг другу семейств, утверждали, что те похожи если не как две капли воды, то как две капли вина с одного виноградника…
– А что об этом думал дедушка?
– Святой Иштван? Сложно сказать, он всегда был себе на уме. Но когда и третий отпрыск – мой отец – вышел точной копией всем известного оригинала, дед расстелил на полу собственные портки, положил на них сырную голову, краюху картофельного хлеба, бутылку токая, связал все это узлом и ушел воевать.
На слове «портки» я понимаю, что мы общаемся на русском, причем речь венгра изобилует оборотами, несвойственными, скажем, мне или Ольге. Да вообще никому.
– Рейсте Чтения, – понимающе говорю я.
– Все, что успел, – виновато отвечает он и отодвигает стул.
Прежде чем разойтись: он – сопровождать группу, я – топтаться у него за спиной, мы успеваем обменяться шифровкой «Четвергова? – Позже».
– Боже, он такой, такой!.. – Ольга стискивает мне руку так, словно решила выжать через нее душу. – Что он тебе говорил?
Мне даже не приходится лукавить.
– Мы обсуждали портки.
– Э-э…
– И краюхи.
– Не продолжай. Странный какой-то… Ты уверена, что?.. Ох, ты только посмотри на это!
И я смотрю. Каменные ступени средневековой лестницы огибают лазурную гладь бассейна – вполне современного, разве что, думать о нем слишком холодно.
– Вода подогревается, – комментирует Матиаш. – Вы можете проводить здесь столько времени, сколько захотите. Столовая открывается в девять, двенадцать и шесть вечера. Слева от бассейна круглосуточный бар, приготовьте паспорта, если собираетесь воспользоваться алкогольной картой… Сейчас мы поднимемся в башню, предназначенную для вас. Музей с противоположной стороны, он тоже работает по расписанию, завтра утром я проведу для вас экскурсию по замку, после обеда – поездка в город. Дегустация сыра, сувенирные лавки, винный магазин… Здесь все совершеннолетние?
О да-а…
Позже, сказал он. Позже. Это слово натягивается внутри невидимой струной; что бы я ни делала, куда бы ни пошла, я задеваю ее и чувствую подергивание – будто нервный тик, нестерпимое желание почесать больное место: позже. Холодно здесь до чертиков, хоть бы протопили как следует, и вода в душе чуть теплая, и спальни… Представьте себе огромную комнату, в центре которой стоит одна только ваша кровать. Сможете заснуть? Точно? Добавьте к этому, что у вас зуб на зуб не попадает, и вы забираетесь под огромную шкуру черт знает кого,
