– Есения!
Я завернулась во все полотенца, какие только смогла найти, укуталась в банный халат и напоминаю тряпичную куклу. Явно не тот образ, в котором я мечтала бы предстать перед Матиашем Шандором.
– Здесь всегда так холодно?
– Здесь довольно тепло, – говорит он с недоумением. – Но если желаете…
Повинуясь пульту управления, коробка кондиционера над дверью оживает утробным урчанием.
– Сейчас станет лучше. Хотите вина?
Я хочу. Хоть оно и невыносимо кислое, с горечью и отчетливым привкусом брожения.
– Токай?
Матиаш кивает. Мы салютуем друг другу бокалами. Прежде, чем проглотить, я долго перекатываю горько-кислую жидкость на языке.
– Итак, Четвергова, – выдыхаю я вместе с предчувствием изжоги.
– Я пишу книгу о Ласло Секереше.
Он пишет книгу. Значит, начитан, грамотен и способен красиво складывать слова в предложения. Как минимум неглуп. И наверняка изрядно покопался в истории…
– Я знаю о нем почти все. Кроме того, что касается Эльзы. Она возникла из ниоткуда и ушла в никуда. И тут появляетесь вы…
– Не понимаю только, чем я могу вам…
– В день исчезновения Ласло и Эльза договорились о свидании, но она не пришла. Может быть, что-то знала о его будущем? Может, даже была частью этого заговора?
Вместо ответа я потрошу свой рюкзак и достаю из-под свертка нижнего белья уже изрядно потрепанных «влюбленных богов».
– Да, – подтверждает Матиаш. – Это она. И почерк графа.
– А теперь сядьте. Или держитесь – хотя бы за спинку кровати. Давайте! – подбадриваю я. – Я жду.
Матиаш неуверенно подчиняется.
– Моя бабуля родилась в пятидесятом. Я знаю это так же точно, как свое собственное имя, потому что пятнадцать лет прожила с ней бок о бок. В моем доме полно документов, по которым можно проследить всю ее жизнь.
Его самообладанию можно позавидовать – если мне и удалось его шокировать, то внешне об этом не скажешь. Никакой паники. Только лихорадочный блеск в глазах.
– Путешествие в прошлое?
Путешествие в прошлое. Те самые слова, которых я даже мысленно не произносила. Слишком страшно. «Путешествие в прошлое». Как бесконечное падение в кроличью нору.
– Я хочу кое-что вам показать.
Именно этих слов я и ждала, надеялась на них и уповала. Какое счастье, что в моей команде наконец-то появился толковый игрок! Чтобы не заставлять его ждать, я стремительно переодеваюсь в ванной комнате и выскакиваю обратно, полностью, не считая влажных волос, готовая идти за ним куда угодно.
Мы почти бежим. Перед глазами проносятся поворот за поворотом и, наконец, узкая, темная, с крутыми ступенями винтовая лестница, которая кажется уходящей прямо в небо. Бесконечной.
Пользуясь минутной передышкой – Матиаш отпирает дверь, за которой может скрываться только хоббичья нора – я пытаюсь перевести дух.
– Мы не водим сюда экскурсии, – говорит он, нисколько не запыхавшись, – но сердце замка находится именно здесь. В мастерской графа. Gondosan[23]! Смотрите под ноги, умоляю! Не наступите на них!
Вместо того чтобы ввалиться внутрь, как слон в посудную лавку, я делаю крошечный шажок… и конечно же топчу их – рейсте, которыми усеян пол.
– Извините. Простите. Я не хотела. Их же здесь сотни!
Сотни, и они повсюду. На полу, на стенах, даже на потолке – единицы, штрихи и точки. Хаотичные, полустертые, алые на черном, белые на сером, черные на белом, они наползают, пересекаются, давят. Четырнадцать рейсте в бесконечном количестве комбинаций. Буквы, не составляющие слов. Подлинный ад перфекциониста.
– Формулы, – подсказывает Матиаш. Взяв меня за руку, он медленно крадется вдоль стены, чтобы не коснуться ее спиной и не позволить этого мне. – Но Секереш не владел всеми рейсте, поэтому ему помогал тогдашний судья.
– Готлиб Нойманн.
– Верно. Я думаю, рейсте на полу сделаны именно рукой Нойманна. В архиве есть несколько листков с заметками самого графа, в которых он теоретизирует по поводу значения возможных сочетаний, и почерк их отличается от того, что вы видите. Он был гениален…
Теперь, когда мои глаза немного привыкли к мельтешению знаков, я отчетливо различаю в центре комнаты некий образованный ими круг. И даже несколько – узор напоминает паутину, раскинувшую нити во все стороны. Я медленно обвожу взглядом пустое помещение. Знать бы, как мастерская выглядела раньше…
– Над чем он работал?
– Сложно сказать наверняка, – таинственным полушепотом отзывается Матиаш. – Вы ведь знаете, что существует огромное количество возможностей… Есть формулы бытовые – они прекрасно известны судьям. Что-то спрятать или отыскать, вскипятить воду без огня, произвести незабываемое впечатление, защитить от воров свое жилище, машину, кошелек в сумке… Два-три знака, составленных вместе – и жить становится легче. Но есть и другие, высшие формулы… Судьям они недоступны. Величайшее предназначение рейсте – изменять бытие. Влиять на мироздание. Исправлять ошибки. Переписывать судьбы…
Внезапная догадка словно толкает меня изнутри.
– А что насчет министериев?
Матиаш красноречиво кивает мне в полумраке.
– Министерии да, но они ушли, ни с кем не поделившись.
Мы делаем еще несколько шагов, обходя «паутину» по кругу.
– Не понимаю, почему они, такие всемогущие, позволили себя убить…
– Мы не знаем, что за людьми они были. Что их радовало, а что угнетало. Я склоняюсь к тому, что министерии пожелали быть уничтоженными. Они искали смерти. Таков самый очевидный ответ.
Искали смерти… Возможно, так оно и было, по крайней мере, в случае Апостола. Он представляется мне рефлексирующим, запутавшимся, возможно, в чем-то слегка безумным с этой своей властью, которая жгла ему руки. Он мог бы изменить мир, но не стал этого делать. Мог бы покончить с собой, но не решился. И вдруг я понимаю, что приписываю ему образ мыслей и поступки Рихарда Кляйна, гораздо лучше знакомого мне и понятного. Нужно будет прочесть его дневник целиком – неважно, сколько времени займет перевод. Я должна буду услышать собственный голос Рихарда, не искаженный насмешливыми интонациями Бескова, не отредактированный им, не перевранный…
– Ласло Секереш пытался восстановить утраченные высшие формулы министериев, и главная его работа лежит сейчас у наших ног.
В центре одной из стен зияет отверстие, размерами и формой наводящее на мысль о топке крематория. Внутри свисают пыльные цепи с руку толщиной. И отчего-то снова вспоминается Бесков – нет, даже не Бесков, а Эльф, одиннадцатый номер, застреленный Вайсом, а потом вывезенный сюда, в замок Мадар. Вернувшийся с того света.
Я зажимаю ладонями рот, чтобы не закричать, и цежу сквозь пальцы:
– Тот самый круг?
– Тот самый.
– Вы его проверяли? Он все еще?..
Этой паузе, кажется, не будет конца.
– Да. Формула работает. Я сделал подробные снимки и теперь пытаюсь перенести ее на бумагу.
– Зачем?
– Сырость плохо влияет на краску, эти знаки сложно сохранить.
– Для чего их сохранять?
Кажется, сам Ласло Секереш глядит на меня сейчас глазами Матиаша Шандора и изумленно взмахивает ресницами. Точно так же, как делал бы, если бы я могла спросить его самого –
