«Языки пламени неспешно перебирали смолистые сучья, будто длинные эфемерные пальцы порхали над клавишами гротескного фортепиано. От камина шло густое тепло, и Фрэнку мечталось придвинуть поближе кресло, расположиться в нем, вытянув ноги, будто (далее шло длинное зеленое многоточие). Возле картин, напоминавших (далее шло длинное синее многоточие), стояла Элизабет. Она зябко куталась в темную шаль с висящими до пола кистями, и Фрэнку вдруг нестерпимо захотелось подойти и обнять ее за плечи, прижать к себе, забыть о тяготах прошедшего дня… Нельзя, не время! Где-то в замке затаился убийца…»
— А что означают эти разноцветные точки? — поинтересовался репортер.
— О, это отметки для тех, кто будет осуществлять следующие этапы работы над текстом, — охотно поведала Апологетова-Моршанская. — Радж не силен в сравнениях, гиперболах и изящных аллюзиях — это не его профиль. Поэтому он отмечает в рукописи места, где, по его мнению, подобные обороты были бы уместны. Зеленое многоточие — для нашего знатока литературы Аристарха. В данном случае, он вставит сюда что-нибудь типа «будто в романах сэра Артура Конан Дойля». Синее многоточие — для специалистов по истории искусства. У меня таких двое. Вероятно, по контексту, в этой фразе будет что-то вроде «напоминавших ранние полотна Рембрандта». Или Гойи. Или Рафаэля. Надо будет посмотреть, кого из художников мы давно не использовали. Радж, голубчик, не злоупотребляй сложными красивостями! У тебя в одном предложении — «эфемерные» и «гротескный». Читателей подобная концентрация незнакомых слов может напугать! — Зоя Марковна втиснулась между камерой и письменным столом. — Ну что, пойдемте дальше?
Дальше гости заглядывали в комнату с Алией, милой девушкой-биотом, занятой описанием рукопашных схваток. Потом в комнату «дяди Бори» — внушительного, можно сказать, могучего биота, профилирующегося на постельных сценах.
Все это Максим видел, и не раз. Сначала — в телевизионном эфире, затем в записи. Пусть он и не представлял выхода из сложившегося положения, но от этого ролика в большой степени зависела его, Максима, дальнейшая судьба, и он с упорством мазохиста пересматривал программу снова и снова. Но решения проблемы так и не обнаружил. Это нервировало. Еще больше нервировало то, что он до сих пор не разобрался, в каком белье нынче Ольга Васильевна.
И вдруг, ни с того ни с сего, его буквально ошпарила догадка: боди! Не трусики, а боди! Аж испарина на лбу от облегчения выступила. Ну, конечно же! Он еще раз, теперь уже с нежностью, огладил взглядом туго обтянутые юбкой бедра и талию начальницы и удовлетворенно выдохнул. Да, он прав.
В нагрудном кармане едва слышно пискнул смартфон. Сгорбившись, Максим потихонечку достал его и, держа под крышкой стола, прочел сообщение. «Ты куда уставился?:-)» — писала ему Наташа. Он вскинул глаза и мгновенно, мучительно покраснел. Разумеется, сидящая напротив девушка прекрасно видела, куда был направлен взор Максима добрую половину совещания. Сейчас она весело, от души улыбалась, но ему чудилось, что там, под иронией, под этим дружеским подтруниванием, кроется кошмарный, невыносимый вердикт: извращенец!
Сам себя он извращенцем не считал — ему просто нравились некоторые предметы женского туалета, надетые на женщин. На самых разных женщин. Тысячи самых разных вариантов одного и того же предмета на тысячах самых разных женщин, разного возраста, разных национальностей и разной комплекции. Интернет предоставлял доступ к огромному количеству специализированных сайтов, и далеко не все из них даже с натяжкой можно было назвать порнографическими. Как раз порнография интересовала Максима в последнюю очередь. Наоборот, он ужасно и совершенно искренне расстраивался, если вдруг целая серия качественных, изысканных фотографий с прелестной героиней в бюстике и трусиках, снятой с нескольких ракурсов, вдруг заканчивалась скомканным бельем на полу, призывными позами с непременным поглаживанием прелестей и нарочито похотливыми взглядами по-над раздвинутыми ногами. Вот это — извращение, потому что рассчитано на самые низменные желания, на самые примитивные инстинкты. Совсем другое дело, когда речь идет о красивом белье на красивом теле.
Разве может быть что-либо прекраснее скромного белого хлопка, плотно облегающего девичьи ягодицы? Разве есть что-нибудь нежнее бархатистой микрофибры, повторяющей каждый изгиб, каждую ложбинку упругих бедер? Разве существует что-то более чудесное, чем изящный жаккард и полупрозрачное кружево? Разве шелк и нейлон не придают гладкой женской коже капельку внутреннего свечения?
Максим мог часами любоваться юными и зрелыми богинями в обтягивающих шортиках, в легкомысленных танго, в узких на грани откровения бикини, в тонких игривых стрингах, в трусиках, состоящих, казалось, только из бантиков, рюшечек и стразиков, и так далее, и тому подобное. Он научился на взгляд, по мельчайшим деталям определять модель и производителя — так любитель живописи по фрагменту и мазкам может определить руку мастера и название картины.
В общем и целом он понимал, что подобное пристрастие в глазах окружающих должно выглядеть сомнительно. Потому, разумеется, и не афишировал. Ну, то есть позволял себе признание в самых редких случаях — в случаях, когда объектом любования становился живой человек. Разумеется, в силу возраста и нормальной ориентации, Максим регулярно знакомился с девушками, и довольно часто отношения доходили до того этапа, когда новая подружка оставалась у него дома на ночь. Тогда, набравшись смелости, он просил попозировать — не на камеру, конечно же, а просто так. Некоторые девушки находили это забавным и охотно вертелись перед ним, красовались в одном нижнем белье; некоторые считали это игрой, своего рода прелюдией, необходимой молодому человеку для создания настроя определенного рода; некоторые стеснялись и отказывались, а одна с обидой сказала, что ощущает себя то ли на кастинге, то ли на осмотре у гинеколога — хотя Максим так и не понял, как могут быть связаны шикарные, сексуальные предметы туалета на девушке и прием у врача.
В общем, с какой стороны ни глянь — никак не тянуло его пристрастие на постыдное извращение. Но как знать, что подумают о нем люди посторонние, если прознают о таком безобидном, но весьма пикантном бзике? Вот та же Наташа…
Впрочем, что она могла понять, какие выводы сделать? Ну, пялится молодой сотрудник на свою начальницу — и что? Формы у начальницы очень даже, все пристегнуто, как следует, подобрано со вкусом, подогнано по фигуре. Ведь трудно же, наверное, по направлению взгляда определить, задницей Максим любуется или резинкой от трусов? Наверное, трудно. И вообще — почему так? Если задницей любуется — то это нормально, хотя и нескромно, а если трусами — то ужас-ужас?!
Пока Максим мучился, стыдил себя, проваливался сквозь землю и прятал глаза, Наташа и думать забыла о
