– Ну что за глупость! – Он даже почти рассердился. – Поболеют – и выздоровеют! Да, получилось нехорошо, я сознаю свою вину, но… но я не виноват! Это вышло случайно!
– Если Генка умрет, драгоценный твой ученик, ты что скажешь?!
– Это будет очень большая потеря, – ответил Леша, честно глядя мне в глаза. – В перспективе из Гены может получиться выдающийся ученый.
Господи, ну почему я тогда его не изувечил?
До сих пор не знаю.
А Гена все держался. Он держался очень долго.
Вскоре после начала эпидемии великий вождь приказал сыну вернуться домой, но Унгелен не подчинился и остался на торговом дворе. Отец напомнил ему, что вожди не прячутся. Унгелен ответил: я не прячусь, я защищаю семью. Унгусман сказал: это похвально, ты умница, но так нельзя. Мы должны исполнять свои обязанности, что бы ни случилось, и люди должны знать, что ты с народом в трудное время. Именно сейчас ты должен быть на виду. Приходи и делай свою работу, как твой отец делает свою.
Я был во дворце, наблюдал, как носятся туда-сюда курьеры, спросил Унгали, что творится, и, когда услышал ответ, в сердцах обозвал Тунгуса диким папуасом. Унгали меня с трудом остановила, потому что я собирался бросить это вождю в лицо. Я почти в голос кричал о том, что именно сейчас – в трудное время, да, – Тунгус не имеет права рисковать собой и о семье тоже мог бы подумать. Что у него есть задачи, за которые он отвечает перед народом, и если уж чувство долга превыше всего, то его долг – остаться в живых и довести до конца дело.
И тут в комнату заглянул великий вождь. Тихонько-тихонько.
Он заговорил со мной доверительно и мягко, как никогда раньше. Сказал, что моя вспышка гнева делает мне честь, хотя во дворце такое поведение и не одобряется. Он понимает, что я чувствую. Но я просто еще не уяснил некоторых вещей. А когда уясню – не надо будет и объяснять. В целом он рад, что во мне не ошибся, и теперь я могу успокоиться.
Все это Тунгус произнес, стоя в величественной позе смирения вождя. Не знаю, что в ней смиренного и как она помогает вождям смиряться, – до меня дошло одно: папуасы не сдаются. Тунгус с раннего детства выучен быть лидером своего народа, это надо помножить на «память предков» и глобальность задач. Он мало того, что всю семью, если надо, скормит гиенодонам, вождь себя угробит первым, а остальная мафия стройными рядами последует за ним. И будет убиваться, пока степные псы не сдохнут от заворота кишок.
И так победит.
Потому что «мафия бессмертна» – это про династию Ун.
И если я сейчас брошу Унгали в багажник и увезу за тридевять земель, лишь бы ее спасти, она, во-первых, не поймет этого и возненавидит меня, а во-вторых, бедной девушке придется убить похитителя – только так она смоет позор бегства. Потому что вожди не прячутся.
Я глядел на Тунгуса и понимал, что не могу больше сердиться. Он не виноват в том, что такой упертый папуас. И отдельно он не виноват в том, что спасти Унгали – выше моих сил. Даже не выше, нет. Это задача из параллельного мира, она нормальна для моей Земли.
А здесь чужая Земля.
Я готов спасти Унгали любой ценой, но такой цены на ее Земле просто не существует.
По большому счету, я даже не имею права любить эту девушку…
А Тунгус улыбнулся по-нашему и сказал второе земное слово, которое я от него услышал, на это раз совсем русское:
– Хорошо.
Повернулся и ушел.
Унгали стояла за моим плечом, и я чувствовал, что она вся светится. От нее шло ни с чем не сравнимое, непередаваемое живое тепло. Та самая чистая радость.
Кто-нибудь, заберите меня отсюда.
* * *Унгелен заболел, и его перевезли во дворец.
Сорочкин начал потихоньку высовываться из санчасти, гулять по базе; его не замечали в упор и даже под ноги не плевали. Демонстративно.
Добряк Шалыгин, у которого тот трудился санитаром, и то низвел общение до уровня «подай – принеси – пошел вон».
– Не могу же я свернуть ему челюсть! Я врач, он пациент! Но как представлю, что этот дурень пасть разинет и начнет извиняться… Или не дай бог спросит, почему от него все отвернулись… Пусть молчит лучше. Зашибу ведь идиота… С ним даже батюшка не говорит, а чего вы от меня хотите?
И ведь никто его пальцем не тронул.
А лучше бы челюсть сломали.
* * *…Унгали сидела, будто окаменев, только по щекам катились слезы, когда скончался Унгелен. Ухаживала за ним до последней минуты, хотя знала, что это смертельно опасно и мы ничего не можем гарантировать. Отец только головой покачал и рукой махнул, совсем по-нашему. Он уже сказал Газину: понимаешь, если половина дворца уцелеет, династия не развалится, даже не пошатнется, а вот если половина народа вымрет – пиши пропало. Спасайте людей, я без них не имею смысла…
Полковник осторожно предложил отселить хотя бы женщин и детей из дворца к нам на базу, а вождь ответил: спасибо, но у нас так не делается, династия Ун не бросает своих. Все, что он разрешил, – прожигать дворец ультрафиолетом и устроить несколько «антивирусных коридоров».
Я смотрел, как плачет Унгали, и думал: если она тоже заболеет и умрет, Сорочкину не жить. Его придушат и зароют. Экспедиция обожала «Гену и Галю», готова была на руках носить. Местный год почти равен земному; Унгали исполнилось четырнадцать, а Унгелену – пятнадцать, когда отец поручил им работать с нами. Два рано повзрослевших ребенка, они были напичканы по уши знаниями о своем народе, обучены азам государственного управления и готовы в любой момент подменить кого-то из старших во дворце. Они дали нам бездну материала. Но еще больше вытащили из русских. И кажется, сделали нас лучше.
…Унгали повернула ко мне мокрое от слез лицо. Я ждал чего угодно, а она вдруг сказала:
– Ты не носишь маску. Почему? Это ведь опасно для вас тоже, и тебе было приказано, я знаю.
Ну да, полковник чуть из сапог не выпрыгнул, когда разведка ему настучала, что я снимаю респиратор на подходе к городу.
Машинально я ответил девушке то же самое, что сказал Газину:
– Вожди не носят масок.
Я не думал о контексте, подтексте, месседже и так далее; не думал, как именно меня поймут, я просто сказал, как оно есть. Правящая династия отказалась от респираторов принципиально и наотрез.
Полковник сделал понятно какой вывод: этот скользкий тип рискует собой ради дипломатии, хочет лишний раз понравиться Тунгусу.
