А я просто так захотел – без маски.
Я знал, что вожди не носят масок. И только когда сказал это, глядя в бездонные глаза Унгали, до меня дошло: какая, черт побери, емкая метафора. На Земле верховный правитель всегда артист и лицемер, даже если совсем не хочет – надо. А на этой чужой Земле все по-другому, тут рулят вожди. Те, кто ведет за собой. Они вполне искушены в искусстве военной хитрости, торговой ловкости и межплеменной интриги, но никогда, вообще никогда не прикидываются кем-то другим перед своим народом. И это не простодушие, не наивность примитивной цивилизации. Это истинное благородство…
Между нами лежал мертвый Унгелен. Юноша, за которого сестра отдала бы свою жизнь, а я… Ну объективно для союза наших планет Гена был нужнее меня на порядок. Нам бы только вытащить его в Москву – и любые вопросы решились бы сами. Теперь его нет. И никто его не заменит. А меня хватило на то, чтобы обрабатывать ранки и держать мальчика за руку. И все без толку.
И все это из-за одного идиота, который не ведал, что творил.
И сейчас не ведает. Не понимает. Вот что по-настоящему страшно. И вот отчего у меня в душе вместо жгучего гнева – холодная расчетливая ненависть. Холод – зеркальное отражение пустоты. Леша Сорочкин, по сути, несчастный человек. Очень умный и совсем пустой. А я не очень умный и совсем холодный. Наш чокнутый профессор заморозил меня. Поэтому я к нему даже близко не подойду.
Унгелен мертв, а Сорочкин будет жить. Будет жить, я сказал. Пока еще будет. Пока жива Унгали. Потом я за себя не отвечаю.
Придушат и зароют? Нет. Это не про Сорочкина и не про меня. Я не способен взбеситься настолько, чтобы убить голыми руками. Таких не берут в дипломаты. Можно позаимствовать ствол, но будут проблемы у военных, которые за ним не уследили, – зачем доставлять хорошим людям неприятности. Зато строительный пистолет взять на складе не проблема.
Пули ты недостоин. Жил грешно – умри смешно.
Гвоздь тебе в голову. В самый раз.
Унгали смотрела не меня, и казалось, прямо в душу. На миг стало боязно: вдруг она догадается, о чем я думаю сейчас. Она ведь может. Не надо ей. Лишнее это.
– Мы ходим без масок, потому что все здесь – наши родичи, – сказала моя принцесса. – Весь город, весь мир. Понимаешь?
– Да. Понимаю.
– Тебе жаль, что у вас не так. Я давно заметила.
– Думаю, когда-то мы умели. Если постараемся, то научимся снова.
– Ты уже научился. – Она больше не плакала, на ее лице застыли дорожки от слез. Я знал, она не вытрет их, это ритуал. – Пойдем к отцу, надо сказать ему, что Унгелен… остался с нами навсегда.
– Я… Ты уверена, что я нужен?
– Ты мне нужен. И ты был с ним все время, как и я. С самого начала без маски. Почему без маски? Я не спрашиваю, ты ответь себе, Андрей.
– Потому что так захотел, – честно сказал я.
И тогда она улыбнулась. Едва заметно.
Великий вождь Унгусман принял нас внешне спокойно, он был давно готов к потере сына. Если Тунгус хотя бы взглядом даст понять, что умер самый яркий, самый многообещающий и поистине незаменимый ребенок, никто не обидится. Вся семья носилась с Унгеленом, пылинки с него сдувала. И не уберегла. Сильнейший удар по династии Ун. Все сегодня будут плакать. А Тунгус обнимет каждого и найдет для него слова утешения.
Я не ждал, что такие слова у него есть для пришельца.
Сначала он сгреб в охапку Унгали и что-то шептал ей на ухо. Потом взглядом, полным боли, но полным и достоинства, нащупал меня.
– Ты возлагал большие надежды на младшего вождя Унгелена, советник, – прогудел вождь усталым, тяжелым басом, ритуальным голосом смерти. – Теперь все будет сложнее, ты знаешь. Но Унгелен остался с нами навсегда и поможет нам. Просто вспоминай его в трудную минуту.
Я промямлил что-то невнятное, принес соболезнования и поспешно откланялся. До конца дежурства было еще два часа; я не мог больше оставаться во дворце и попросил моего сменщика Рыбаренко немедленно приехать. Тот сказал:
– Отправляюсь через пять минут, но… Что-то случилось? Ему что-то надо знать? Или у меня просто, образно выражаясь, батарейки сели?
– Вроде того, – ответил я. – У меня Гена умер.
– Ах ты… Я бегом. Я сейчас. Бедная Галочка, как она?
– Молодцом. Мы с ней к вождю сходили, отец ее взял на себя, она будет в порядке.
– Я мигом… Прямо не знаю, как ребятам сказать. Все понимали, что не вытянем парня, но…
– Ты ребятам вот что скажи, будь другом. Я видел, Сорочкин начал по базе гулять. Заверни в санчасть и попроси Шалыгина, чтобы его попридержали, когда я вернусь. Не стоит ему высовываться. Ну и меня лучше не пускать внутрь какое-то время…
Честно, сам от себя не ожидал. Просто вырвалось. Бурным потоком выплеснулось наружу.
А может, цену себе набивал. А может, хотел показаться нормальным человеком, у которого есть слабости. А может…
– Еще бы, – сказал Рыбаренко. – Понял тебя. Момент, все сделаю. Держись там, Андрюша. Я уже на ходу.
Он погрузился в машину, отправился в санчасть и… проехал мимо. Понял вдруг, что сейчас говорить с людьми, глядя им в глаза, выше его сил. Трое – Рыбаренко, биолог Белкин и я – несли по очереди санитарное дежурство во дворце. Мы понимали, что Унгелен умрет на руках сестры и одного из нас. И кому-то придется доложить отряду: ребята, наш любимый солнечный мальчик ушел. Рухнули мечты увидеть его в Москве. Мы не будем с ним гулять по Красной площади и аплодировать его выступлению в парламенте. И голосовать за него на каких-нибудь выборах нам тоже не придется. Баста. Размечтались. Он мертв.
Прости нас, Гена, мы потеряли тебя.
Белкин вчера сказал: Андрей, если это случится в мою смену, я попрошу тебя сообщить людям – я не умею, а ты дипломат и все такое…
А Рыбаренко сделал просто. Он вышел в систему и по общей трансляции запустил срывающимся голосом сообщение: товарищи мои, только что нас постигла тяжелая утрата, скончался наш дорогой друг младший вождь Унгелен; советник Русаков передает из дворца большую просьбу к врачам не выпускать эту тварь Сорочкина из санчасти, а самого Русакова не пускать внутрь. Конец.
По закону подлости в санчасти врачей не было, они ушли в лабораторию и изолятор, а отец Варфоломей спал мертвым сном после трудов праведных.
Гражданский мастер-строитель Рыбаренко окажется с этого дня «на подозрении», вплоть до того, что беднягу попытаются отстранить от дежурств во дворце как
