Клинт теперь ездил в Керли, тратил на дорогу лишний час. Он зациклился на своих пациентках, особенно тех, кого перевели из Дулинга, потому что только с ним они могли говорить о случившемся, не боясь прослыть чокнутыми.
«Вы сожалеете о вашем выборе?» – спрашивал он.
Все отвечали: «Нет».
Такое бескорыстие изумляло Клинта, выворачивало душу, не давало спать, заставляло сидеть в кресле в предрассветной мгле. Он рисковал жизнью, это так, но заключенные пожертвовали своими новыми жизнями. Принесли их в дар. Какая группа мужчин смогла бы принести такую общую жертву? Да никакая – вот и весь ответ, а если так, то не совершили ли женщины чудовищную ошибку?
В начале и конце рабочего дня он покупал еду навынос в придорожных кафе, и наметившийся живот, который тревожил Клинта весной, к осени превратился в здоровенное брюхо. Джаред напоминал печального призрака, мелькавшего на границе периферийного зрения, приходившего и уходившего, иногда приветственно махавшего рукой или говорившего: «Привет, папа». Эротические сны с Иви не давали Клинту обрести умиротворенность. Она ловила его среди лиан и обдувала ветерком его обнаженное тело. А ее тело? Это было убежище, в котором он мог отдохнуть, но всегда просыпался, прежде чем успевал до него добраться.
Когда он находился в одной комнате с младенцем, тот улыбался ему, словно хотел подружиться. Клинт улыбался в ответ, а после плакал в машине по пути на работу.
Как-то ночью, не в силах заснуть, Клинт набрал в «Гугле» имя своего второго пациента, Пола Монпелье с его «сексуальными амбициями». Выскочил некролог. Пол Монпелье умер пять лет назад, после долгой борьбы с раком. Жена и дети не упоминались. Так что ему принесли «сексуальные амбиции»? Похоже, короткий и печальный некролог. Клинт поплакал и о нем. Он понимал, что это хорошо известный психологический феномен, называемый переносом, но его это не волновало.
Одним дождливым вечером, вскоре после того, как он прочел некролог Монпелье, вымотанный долгим днем групповых сессий и индивидуальных консультаций, Клинт остановился в мотеле городка Игл, где обогреватель дребезжал, а экран телевизора отливал зеленым. Три вечера спустя он был в том же номере, когда Лайла позвонила по мобильнику, чтобы спросить, приедет ли он домой. Судя по голосу, ответ ее не слишком интересовал.
– Похоже, у меня нет сил, Лайла.
Лайла поняла, что он говорит о поражении в более широком смысле.
– Ты – хороший человек, – сказала она. Ей было нелегко это сделать. Ребенок спал плохо. Она тоже устала. – Лучше большинства.
Клинт не смог сдержать смех.
– Насколько я понимаю, это осуждение.
– Я тебя люблю, – ответила Лайла. – Просто произошло много чего. Разве не так?
Конечно, так. Произошло чертовски много чего.
15Начальник тюрьмы в Керли сказал Клинту, что совершенно не хочет видеть его физиономию на длинных выходных по случаю Дня благодарения.
– Исцелите себя, док, – посоветовал начальник. – Например, поешьте овощей. Что угодно, кроме «Биг-Маков» и шоколадного печенья.
Он вдруг решил поехать в Кофлин, чтобы повидаться с Шеннон, но в итоге лишь припарковался рядом с ее домом, не в силах заставить себя войти. Через тонкие занавески на окнах одноэтажного дома он видел движущиеся женские силуэты. Теплый свет был приветливым и манящим; с неба падали огромные хлопья снега. Он думал о том, чтобы постучаться. О том, чтобы сказать: Привет, Шен, ты – молочный коктейль, который ушел от меня. Мысль о молочном коктейле, убегающем на стройных ногах Шеннон, заставила его рассмеяться, и, еще смеясь, он уехал.
В результате Клинт оказался в таверне «У О’Бирна», где на полу таял снег, в музыкальном автомате пели «Дублинцы», а седоволосый бармен с осоловелыми глазами медленно перемещался между пивными кранами и стаканами, словно не разливал пиво, а имел дело с радиоактивными изотопами. Этот милый старикан спросил Клинта:
– «Гиннесс», сынок? В такой вечер самое то.
– Налейте лучше «Будвайзер».
«Дублинцы» пели «Старый треугольник». Песню Клинт знал, более того, как ни странно, она ему нравилась. Ее романтика не имела ничего общего с его тюремным опытом, но слившиеся воедино голоса пробирали до глубины души. Кто-нибудь должен добавить еще куплет, подумал Клинт. Есть и начальник, и надзиратель, и заключенные. А куда подевался мозгоправ?
Он уже собирался уйти со стаканом в темный угол, когда кто-то постучал пальцем по его плечу.
– Клинт?
16Все решило объятие.
Дочь Фрэнка после возвращения не просто обняла его, а вцепилась в плечи так, что он сквозь рубашку почувствовал ее ногти. Все, что случилось, все, что он сделал, свидетельствовало о том, что он должен что-то предпринять – что угодно! – по части своего поведения, но именно это объятие решило дело. При последней встрече с Наной он едва не сорвал с девочки ее любимую футболку. Но дочь все равно любила его. Он этого не заслужил… но хотел заслужить.
Программа управления гневом включала три занятия в неделю. На первом занятии в подвале дулингского филиала «Ветеранов зарубежных войн» присутствовали двое, Фрэнк и психотерапевт.
Психотерапевта звали Вишванатан. Она носила большие очки в круглой оправе и выглядела такой молоденькой, что Фрэнк усомнился, помнит ли она кассеты. Она спросила, почему он здесь.
– Потому что пугаю мою дочь и пугаю себя. Я также разрушил свой брак, но это побочный эффект.
Психотерапевт что-то записывала, пока он объяснял свои чувства и импульсы. Все прошло легче, чем Фрэнк думал, он словно выпустил гной из вскрытого нарыва. Он будто говорил о другом человеке, потому что тот разъяренный собаколов вовсе не был на него похож. Разъяренный собаколов объявлялся и захватывал контроль, когда Фрэнку не нравилось происходящее, когда он не мог договориться. Он рассказал, что сажает животных в клетки. Вновь и вновь возвращался к этому.
– Друг мой, – сказала ему доктор Вишванатан, двадцатишестилетняя женщина в очках цвета «Кул-эйда», – вы когда-нибудь слышали о препарате, который называется золофт?
– Вы собираетесь меня поучать? – Он пришел за помощью, а не за тем, чтобы над ним издевались.
Психотерапевт покачала головой и улыбнулась:
– Нет, я лишь веду себя раскованно. А вы ведете себя храбро.
Она направила его к психофармакологу, а тот выписал Фрэнку рецепт. Он принимал предписанный препарат, не чувствуя особых изменений, и продолжал ходить на сессии групповой терапии. О программе узнавало все больше людей, и на встречи являлось все больше мужчин. Они заполняли половину стульев в подвале филиала «Ветеранов зарубежных войн». Они говорили, что «хотят измениться». Они говорили, что «хотят держать себя в руках». Они говорили, что «не хотят больше постоянно злиться».
Но ни психотерапия, ни пилюли счастья крупных фармацевтических компаний не могли спасти семейную жизнь Фрэнка от катастрофы. Он слишком часто подрывал доверие Элейн (не говоря уже о пробитой кухонной стене). Однако, быть может, сожалеть об этом не стоило. Фрэнк понял, что она не слишком
