«И это будет все равно – собака!»
Целый год она не притрагивалась ни к кисти, ни к карандашу. Живопись и любовь потеряли всякий смысл.
Достать кокаин в славном городе Париже оказалось более чем просто.
* * *– Планета Зеленого Солнца и самолеты без моторов, – синеглазая усмехнулась. – Догадываюсь, о ком вы говорите. Его портрет висит на парадной лестнице в нашей академии, как раз рядом с моим.
– С вашим портретом? – вскинулась Мод. – Хотелось бы увидеть!
– Вам бы не понравилось. Этакий идол жертвенного героизма в полный рост на фоне корабля и черного неба. Всегда отворачивалась, если мимо проходила. Сейчас уже наверняка сняли, только и осталось, что пятно на стене.
Эксперт Шапталь представила, каким мог быть портрет, если бы его писала она сама. Никакого черного неба, яркий солнечный день, морские волны – и белые паруса на фоне синевы. Серый и скучный броненосец рисовать не хотелось.
– Вы сказали «корабль». Значит, он, Франсуа Трамбо, все-таки был моряком?
Вероника поглядела на дверь, затем на панель с кнопками…
– Вот сейчас я и проговорюсь… Вы думаете, зачем вас ко мне посадили? Пустой камеры не нашлось? Все очень просто, Матильда, одним дуплетом – двух бедных зайчишек. Я ввожу вас в курс дела, где, что и как – и получаю лишнюю статью в приговоре за нарушение приказа. Разглашение секретных сведений – и далее по списку, вплоть до государственной измены… Извините, что о таком приходится говорить.
Мод на миг закрыла глаза – и представила себе картину Жана Уэлля «Взятие Бастилии». Серые тучи, черный дым, толпа народа возле обреченных башен…
– Вопросов больше не будет, Вероника. А вы рассказывайте, о чем хотите, и лучше – о Земле. Только не о Гитлере, меня от него тошнит.
Синеглазая кивнула.
– Меня тоже. О Земле… Недавно мне передали письмо от одной девочки. Она не слишком меня любит, но все-таки не забывает. А вспомнила я об этом вот почему. Ее отец занимается тем же, что и вы – готовит выставку современного искусства, только немецкого. Девочка от этих картин в ужасе.
– Марк Шагал? – удивилась Мод. – Насколько я знаю, он там главный.
Вероника улыбнулась.
– Не Шагал, но тоже Марк. Марек…
Марек?! Эксперт Шапталь попыталась вспомнить, как выглядит помощник Шагала – симпатичный парень с непроизносимой голландской фамилией. Видела она его раза три, однажды наскоро переговорила. Тогда и познакомились. Йоррит Марк Альдервейрельд – но попросил называть себя Мареком, чтобы с Шагалом не путали. Легкий немецкий акцент, лицо крепкой и точной лепки…
Мод открыла сумочку, выудила оттуда карандаш. Блокнот, чистая страница.
Грифель скользнул по бумаге.
– Он?
Синеглазая взяла блокнот, взглянула на рисунок, отдала обратно.
– Вы очень хороший художник, Матильда.
Отвернулась, дрогнув плечами…
2Завтрак обсуждали горячо, со знанием дела. В Губертсгофе обсуждать нечего, у дверей тамошней кухни висит пожелтевшее от времени меню, кормят же одним и тем же, только варево для постоянного состава погуще. Маргарин, тонкие, как папирусный лист, бутерброды, горячая бурда в кружках. И это еще не предел, в Заксенхаузене, куда попасть не довелось, по общему мнению куда как хуже.
А здесь масло! Мясо! Ячменная каша – тоже с маслом!
Порции маленькие, едва-едва дно миски покрывают, но с голодухи и непривычки так правильнее. Кое-кто с короткой памятью даже начал воротить нос от ячменя.
– А напрасно, – возразил Ганс Штимме, он же дезертир Митте. – У меня брат – спортсмен, тяжелоатлет. Так их только ячменем и кормят, мышечную массу наращивают. Это какой-то древний врач посоветовал, который гладиаторов лечил.
«Гален», – мысленно уточнил Лонжа. На ячмень он тоже обратил внимание, как и на расписание занятий, появившееся на столбе, вкопанном у наскоро оборудованной парадной линейки. Перечитал, задумался…
А еще выдали головные уборы – старые, много раз стиранные, потерявшие цвет пилотки. Без кокард, чему никто не удивился.
– Стройся! В колонну по три!..
Посреди лагеря – словно ураган погулял. Четыре палатки свалены, еще из двух выброшены только что сколоченные тумбочки.
Столб. Дезертир Столб.
– Слушайте, ублюдки! Палатки поставлены непр-р-равильно, не в соответствии с инстр-р-рукциями и наставлениями. С кр-р-ривор-р-рукими пр-р-роведу пр-р-рактические занятия лично, после отбоя. Будете заниматься этим десять р-р-раз подр-р-ряд, пока не уложитесь в нор-р-рматив. А чтобы и все остальные пр-р-рочувствовали… Р-р-рота! Упор-р-р лежа пр-р-ринять! Полтор-р-ра! Я сказал: полтор-р-ра!..
Расписание занятий показалось странным. Чем более всего донимают новобранцев? Это и не служившему ведомо – строевой. Раз-два, раз-два, левой, левой, ножку тяни!.. Где еще отдохнет начальственная душа? Ровные «коробочки», шереножный строй, колонна по одному, по два, по три, шаг строевой, ускоренный, «гусиный», прусский…
Строевой не было, всего один час после ужина. Не намечалось и занятий с оружием, не говоря уже о стрельбах. Тактика, ориентирование на местности, ежедневный кросс – и «политические» беседы-занятия. Не два раза в неделю, как обещано – каждый день.
– Рота, стройся! В колонну по три! Шаго-о-ом!..
Дезертир Столб, у которого вырвали добычу из пасти, провожал уходящих долгим печальным взглядом.
* * *– Господа! Будем говорить откровенно. Не секрет, что многие из вас – коммунисты. Не стану никого разубеждать относительно теории Маркса, этим пусть занимаются философы. Моя задача иная: рассказать вам о том, что сейчас происходит в России, в большевистском СССР…
Все та же опушка, но выступает не офицер – штатский при костюме, шляпе и галстуке в полоску. Молод, интеллигентен, говорлив.
– Господа коммунисты, прежде всего я обращаюсь к вам. Многим из вас очень не нравится название ведомства, которое я здесь представляю – Министерство пропаганды. Пропаганда, считаете вы, не может быть объективна. Поэтому поступим так: все, что я сейчас расскажу, взято исключительно из советской прессы. Газеты со мной, после лекции знающие русский язык
