…Удар!
Второй охранник – в дверях. Он уже все понял, но вместо того, чтобы убежать, принялся расстегивать кобуру. В последний миг все-таки сообразил, поднял руки, пытаясь защитить лицо.
Поздно!
Ноги согнуты в коленях… Наклон… Джеб – в туловище, в солнечное сплетение.
Слегка уклониться…
Кросс в голову, со всей силы, без всякой жалости! Еще один!..
Все. Минус два!
Пистолет взял только один, второй кинул в отверстие от унитаза.
Коридор, желтые лампочки под потолком, слева и справа – железные двери…
* * *…Альберт подставился сам: выскочил в коридор с «люгером» в руке, но стрелять почему-то не стал – поднял руку, хотел что-то крикнуть. Лейхтвейс убил его первой же пулей, навскидку, с нескольких метров промахнуться грешно. Задержавшись на миг, толкнул необутой ногой лежавшую на истоптанном каменном полу голову. Ничего не почувствовал, лишь невидимый счетчик зафиксировал: минус три.
Эхо выстрела долго металось по коридору, однако двери оставались закрытыми. Лейхтвейс наугад попытался открыть ту, что ближе. Не смог, потянул за тяжелое металлическое кольцо следующую. Пусто, такая же камера, как у него, но без койки и даже без лампочки.
Следующей, за углом, была допросная, тоже пустая. На столе – пепельница с вчерашними окурками. Он уже повернулся, чтобы уйти, когда чья-то пуля врезалась в камень у самого виска. Лейхтвейс упал на пол и выстрелил, не глядя, на звук.
Рената?
Не она – еще один парень, незнакомый, в такой же нелепой синей форме. Тоже на полу, но упал не сам, пуля помогла. За спиной – открытая дверь, значит оттуда. Лейхтвейс неторопливо поднялся и, проходя мимо, сделал контрольный выстрел. Точно в висок, такой же стриженый, как у него самого.
Минус четыре. И пять патронов-смертей в запасе.
Еще две камеры оказались пусты. Оставалась последняя – крайняя справа. Он хотел взяться за кольцо, но дверь открылась сама. Николай Таубе невольно усмехнулся.
Встретились!
В глаза смотреть не стал. Поднял руку с «люгером» повыше, чтобы ствол глядел прямо в лоб.
– Не убивай, – Рената сглотнула, сделала шаг назад. – Я… Я без оружия. Не убивай, пожалуйста!
Прежде чем ответить, он быстро сосчитал живых и мертвых. Один лишний, одного не хватает.
– Врач – где?
– Уехал, – теперь она смотрела в черный зрачок ствола, завороженно, не решаясь отвести взгляд. – Будет через два часа… Ко-лья, не убивай, я все расскажу.
– Расскажешь, – согласился он. – Только не мне. Старшим был Альберт?
– Д-да! Именно он хотел тебя пытать, он – не я.
Воспитанник Карла Ивановича мысленно начертил простенькую схемку. Два «активных агента», двое на подхвате, один в резерве. Главным был все-таки Альберт, а не эта говорливая. Угадал!
– Снимай ремень. И найди какой-нибудь платок, а то тряпкой рот заткну. Кстати, мои ботинки где?
Справившись с делами, он неторопливо прошелся по коридору, переступив через лужу крови, в которой лежал незнакомый парень. В его камере было тихо. Минус первый и минус второй не двигались, хотя тот, кого он уложил джебом, был еще жив.
Добивать не стал (ненадолго!), просто запер камеру снаружи.
В нагрудном кармане Альберта оказался пропуск с фотографией. Рассматривать его Таубе не стал, приобщив к тому, что уже забрал у раскосой. Забрал патроны, перезарядил «люгер». Его собственный карабин нашелся в комнате Ренаты, в углу, там же, где ботинки в комплекте с горным кепи. Лейхтвейс, с удовольствием умывшись, привел себя в порядок, застегнул верхнюю пуговицу альпийской куртки и надел головной убор, чуть сдвинув его на левое ухо.
Теперь порядок.
Девушку, связанную двумя ремнями, уложил на койку. Укрыл одеялом – и мельком пожалел. Будь Лейхтвейс и вправду благородным разбойником из дремучего швабского леса, он бы просто отпустил раскосую. К сожалению, в их игре – иные правила.
Возле входных дверей Николай Таубе в последний раз оглянулся. Здесь уже, считай, все. Осталось узнать, на какой такой планете они находятся.
…Оба пропуска – на немецком, печати привычные, армейские, с номером воинской части.
Вспомнились сказки, слышанные от Ренаты. Единство человечеств, Монсальват, Клеменция, великая миссия…
Ах, Аргентина, красное вино!
Улыбнулся, снял с плеча карабин.
У мужчины в душе смятенье, Путь мужчины – враги и войны, Где, скажите, найти ему покой? Ах, где найти покой?!За дверью были сосны, песок и забор из густой колючки. Чуть правее ворота, прямо за ними будка и часовой в привычной полевой форме. Маузер 98k за спиной, каска налезла на самый нос. Заметив его, лениво обернулся. Лейхтвейс приложил ладонь к кепи, часовой ответил и потерял к нему всякий интерес.
Николай Таубе, присев прямо на песок, достал из кармана один из трофейных пропусков, прикинув, не имеет ли смысла побриться. За Альберта он, пожалуй, мог бы сойти. Вновь поглядел на часового. Замер.
Нет его!.. Только сапоги торчат из будки.
Вскочил – и еле успел уклониться от падающей прямо с небес черной тени.
– Лейхтвейс? Ты?! Что случилось? Почему ты здесь?
Стрекозьи очки, шлем, ремень с кнопками, черный ранец за спиной… Брать винтовку поздно, пропадать рано. Может, есть еще на свете, те, что не предадут?
– Мы получили приказ наблюдать за бункером, начальство почему-то заинтересовалось. А потом я заметила тебя.
Он развел руками:
– Престранное происшествие, пилот Неле. В бункере – вражеский десант. Не исключено, что с планеты Клеменция. Лети, поднимай тревогу!
5– Забрали, значит? – грозно вопросил Чезаре Бевилаква, шевеля усищами. – И ты сам видел?
– В-видел! Видел! Как есть, забрали, М-мадонной к-клянусь! Был т-товарищ Чед-дерна, и н-нет его!..
Бригадирский кулак с размаху врезался в казенный стол. Маленький человечек вжался в спинку стула и замер, испуганно приоткрыв рот.
– Мадонну вспомнил, безбожник? А ну говори, куда девал подельщика? Он, поди, уже в Москве, у вашего Сталина. А ну, признавайся!..
– С-серые! С-серые заб-брали. П-прямо из стены п-появились, п-подошли с д-двух сторон…
Аугусто Тоньяцци, бывший
