Советская партийно-государственная номенклатура после войны столкнулось с двумя проблемами – экономической и идеологической.
Значительные человеческие и материальные потери во время войны привели к падению производства и уровня жизни населения. Материальные ресурсы для восстановления народного хозяйства были существенно ограничены из-за гонки вооружений в ракетно-ядерной сфере. Их можно было компенсировать энтузиазмом, бескорыстным трудом во имя будущего, и консолидацией общества вокруг правительства, партии и Сталина.
Идеологическая проблема была связана с военным и культурным обменом между советским народом и западными союзниками во время войны. Советские воины в той или другой степени познакомились с образом жизни в Восточной и Западной Европе, где уровень материальный жизни и свободы личности был значительно выше, чем в СССР. К тому же советская пропаганда за время войны сформировала позитивный образ западного союзника. В результате у советских людей сформировались зачатки политического плюрализма. Не менее важным было и то, что, народ, добившийся победы с невероятными жертвами, мог рассчитывать на улучшение жизни как в материальном отношении, так и в смысле свобод – личных и гражданских. Интеллигенция и деятели культуры рассчитывали, что наметившиеся во время войны тенденции к смягчению контроля за интеллектуальной жизнью общества, получат дальнейшее развитие. Партийное руководство Советского Союза решало обе задачи – экономическую и идеологическую – комплексно, с помощью пропаганды. С 1946 года началась массированная борьба с западными влияниями в отечественной культуре, а также свободомыслием и любыми формами проявления творческой самостоятельности – литературе[94], музыке[95], театре[96], кино[97], искусстве[98], науке[99], которая в 1948 году обрела образ внутреннего врага – космополита. Предтечами космополитов стали «литературные подонки» (А. Ахматова, М. Зощенко), генетики и кибернетики[100], режиссеры, ставящие пьесы западных драматургов. Вскоре космополиты получили национальную привязку – «граждане еврейской национальности», что на бытовом уровне вылилось в повсеместный антисемитизм. Космополит представлялся как предатель Родины. Борьба с космополитизмом привела к тотальному контролю партийной номенклатуры над культурой и изоляции СССР от всего мира. Железный занавес, выстроенный в 1930-х годах, был восстановлен и стал еще более непроницаем.
Одновременно шло формирование образа внешнего врага. В 1946 году это был обтекаемый «международный империализм». В 1947 году он обрел конкретные черты – американский империализм и его сателлиты в Западной Европе. В 1948 году внешним врагом стала Югославия, предавшая социализм и продавшаяся американскому империализму. На протяжении советского времени появлялись новые внешние враги, но главным и самым важным оставались США.
Параллельно массированной атаке на внутренних и внешних врагов проводились репрессивные зачистки в армии популярных в народе военачальников, партийных функционеров, проявляющих независимость («Ленинградское дело»), активистов Еврейского антифашистского комитета («проамериканский сионистский заговор»), в медицине («дело врачей»), промышленности (дело «инженеров-вредителей») и даже в колхозах («за уклонение от трудовой деятельности в сельском хозяйстве»), депортации из Прибалтики, Молдавии и Западной Украины.
Внешним и внутренним врагам пропаганда противопоставляла «советский патриотизм», который по существу полностью совпадал с идеологией партии и правительства на данный промежуток времени. По словам Сталина, даже «последний советский гражданин, свободный от цепей капитализма, стоит головой выше любого зарубежного высокопоставленного чинуши, влачащего на плечах ярмо капиталистического рабства». Официальное содержание государственного патриотизма включало в себя преданность государству и народу, добросовестный и бескорыстный труд на благо общества, борьбу с внешним и внутренним врагом.
Первой задачей советской прессы в послевоенный период была мобилизация советского народа на трудовые подвиги в условиях восстановления народного хозяйства, разрушенного войной. Для этого нужно было создать атмосферу жизнеутверждающего подъема, показывая лишь положительные стороны советского общества. Документальный репортаж, который обрел второе дыхание во время войны, был задвинут на периферию советской фотожурналистики. Опять востребованной стала фотография-картина об утопическом благополучии советского послевоенного общества. В первые послевоенные годы пресса уделяла внимание задачам восстановления народного хозяйства, распространяла опыт передовиков в промышленности и сельском хозяйстве, показывала красоту восстановленных городов и конечно официальная хроника – съезды, встречи, конференции.
Фоторепортаж в первое послевоенное десятилетие обрел устойчивый канон, за рамки которого было опасно выходить. В условиях постоянных идеологических чисток, непрерывной смены редакторов периодических изданий, борьбы с космополитизмом, под которым понималось все что угодно – формализм, натурализм, низкопоклонство перед западной культурой, буржуазное эстетство, антипатриотизм, сионизм – всякое отклонение от нормы могло иметь далекоидущие последствия. Ряд крупнейших советских фотожурналистов попали под мясорубку борьбы с космополитизмом из-за своей национальности. А. Шайхета, Я. Халипа после войны не брали в штат центральных издательств, и они работали как внештатные корреспонденты. Евгений Халдей уволен в 1948 году по сокращению штатов и несколько лет не мог устроиться на работу. Многие известные фотографы еврейской национальности вплоть до оттепели работали на периферии советской журналистики – во второстепенных журналах и издательствах, вели фотокружки и фотостудии.
В большинстве центральных газет, журналов и фотоагенств работали фотожурналисты, которые получили признание во время войны и еще раньше, в 1930-е годы. В «Совинформбюро» и «Фотохронике ТАСС» работали М. Альперт, Э. Евзерихин, Г. Липсекоров, В. Егоров Н. Грановский, в журнале «Советский Союз» – Ю. Чернышов, Я. Халип (с 1954 года), М. Редькин, А. Гаранин, в журнале «Огонек» – С. Фридлянд, Г. Зельма, Д. Бальтерманц, М. Савин, Галина Санько, в «Красноармейской иллюстрированной газете» – М. Марков-Гринберг, в «Красной звезде» – Т. Мельник, в газете «Правда» – А. Устинов, Я. Рюмкин, в «Комсомольской правде» – И. Шагин, Б. Кудояров, в «Ленинградской правде» продолжал работать Д. Трахтенберг. Пришедшая в это послевоенное десятилетие в фотожурналистику молодежь – Юрий Кривоносов, Лев Бородулин (в журнал «Огонек»), Александр Птицын (в журнал «Советский Союз»), Николай Рахманов (Фотохроника ТАСС), никак не могли изменить ситуацию. Они должны были встраиваться в стилистику сталинской пропаганды и только во время оттепели им удалось реализовать свой творческий потенциал.
Пожалуй, послевоенное десятилетие было апогеем сталинской культуры. Имперская четкость, определенность и законченность советского академизма нашла выражение в архитектуре, монументальной пропаганде, живописи и графике, литературе и музыке, театре и кино. Столь же определенными и жесткими были требования к фоторепортажу. Он должен был соответствовать монументально тоталитарному соцреализму. На страницах газет и журналов – только герои, причем не в своей человеческой сущности, а как идеализированные и мифологизированные строители коммунистического будущего. И окружающий мир советского человека должен был предстать социалистическим раем – убедительным, монументальным и оптимистичным.
Всякие творческие поиски и отходы от канона немедленно пресекались – фотографии не печатались, а фотографы подвергались различного рода репрессиям. При этом была до предела сужена тематика съемок – съезды, юбилеи, стройки, спорт и портреты известных людей. В самом популярном советском журнале «Огонек» на
