Благодаря своей формальной новизне и энергии первооткрывателей конструктивистский фоторепортаж вышел далеко за рамки своих прикладных информационных функций и обрел статус художественной фотографии.
Фотографы конструктивистского репортажа, несомненно, были художниками и стремились в творчестве выразить свою художественную волю. Они не подходили для манипулирования и беспрекословного следования меняющимся политическим установкам. Когда началась кампания по легитимации имитации репортажа постановочной фотографией по идеологическим соображениям, они выступили против этого. Конструктивисты настаивали на документальности репортажа и предлагали добиваться идеологической остроты формальными приемами съемки, разработанными ими. Но политическому руководству страны нужен был уже не документальный репортаж, а пропагандистская фотография-картина. В середине 1930-х фотографы конструктивистского фоторепортажа были подвергнуты гонениям, а их фото перестали публиковать в периодической печати.
На этом закончился плодотворный этап советского фоторепортажа, и наступила эра пропагандисткой фотографии. Только во время войны документальный репортаж вернулся в советскую прессу. Правда, и в этот период печатали далеко не все, что снимали советские военные фотографы. Только через двадцать лет после войны начали появляться фотографии, которые не могли быть напечатаны в то время. Многие военные снимки советских мастеров вошли в золотой фонд мировой фотографии.
Послевоенная мировая пресс-фотография стала отходить от документального и новостного акцента в сторону авторской, субъективной, лирической фотографии, в которой превалирует личностная трактовка события. Фотография Советского Союза идет в противоположном направлении – она беспощадно выкорчевывает субъективное в угоду идеологически императивному. Авторская фотография претендует на свое, особое ви́дение событий, но его не может быть в тоталитарном обществе, где принципы мировосприятия задает идеология, а фотография должна ее иллюстрировать. Всякая личностная интерпретация – это отклонение от генеральной линии и посягательство на прерогативы партии. В этой ситуации творчество не только не приветствовалось, но было наказуемо. В 1951 году больного и нищего А. Родченко исключают из Союза художников с формулировкой – «за отход от социалистического реализма», хотя ему уже несколько лет не дают никакой работы. Судя по всему, ему воздали должное за его формалистическое прошлое и нежелание от него оказаться.
Классический фоторепортаж предполагает честную, объективную фиксацию хроники событий. С этой точки зрения антология советского фоторепортажа должна быть фотолетописью жизни советского общества. Однако любой альбом или антология советской фотографии вызывают недоумение с первых страниц. В нем нет, к примеру, фотопортрета Льва Троцкого – организатора Октябрьской революции 1917 года, создателя Красной армии и героя Гражданской войны, наркома по военным и морским делам и председателя Реввоенсовета РСФСР, затем СССР (1918–1925). Его фотопортреты, как, впрочем, и других героев революции, Гражданской войны и первого советского правительства (Л. Каменева, Г. Зиновьева, Н. Бухарина, В. Антонова-Овсеенко, К. Радека, М. Блюхера, М. Тухачевского, Г. Пятакова, П. Дыбенко, А. Рыкова, В. Милютина, Н. Крыленко и других) были изъяты и уничтожены, после того как они были осуждены и расстреляны. Вчерашний революционер, герой Гражданской войны, видный партийный деятель в одночасье превращался в контрреволюционера, шпиона и врага народа, который на протяжении многих лет вел свою подрывную деятельность, но благодаря доблестным органам НКВД был разоблачен и признал свою вину. Судя по всему, изъятию и уничтожению подлежали не только фотографии, но и негативы, на которых фигурировали эти персоны. Их портреты наверняка снимали М. Наппельбаум, П. Оцуп, П. Жуков. Они участвовали в различных съездах, конференциях, встречах, митингах и т. д., которые снимали советские фоторепортеры. Ничего не сохранилось – ни в государственных архивах, ни в частных коллекциях. Это означает, что советское государство контролировало не только настоящее, но и прошлое, изменяя его в соответствии с новыми идеологическими реалиями.
Фотолетопись советской жизни подвергалась ретроспективным исправлениям после каждого громкого политического процесса, когда советские герои превращались в антигероев – борьба с левой оппозицией и Л. Троцким (1927), чистка партии 1933–1934 года, процесс над Каменевым и Зиновьевым в 1936 году, над «Параллельным троцкистским центром» (1937), «Право-троцкистским блоком» (1938), репрессии в армии в 1937 и в 1945–1952, «Ленинградское дело» (1949).
Другая особенность антологии советской фотографии – в ней практически отсутствуют негативные стороны советской жизни. Перед нами – бодрые, полные оптимизма и энтузиазма строители социализма в городе и деревне. Они работают, отдыхают, занимаются спортом, участвуют в парадах и демонстрациях, строят промышленные комплексы и гидроэлектростанции, осваивают Арктику и совершают рекордные перелеты, рожают детей и воспитывают их в яслях, садах и школах.
В 1920-е годы еще можно видеть на снимках крестьян в лаптях в приемной М. Калинина или «нэпманшу у фининспектора», но начиная с 1930-х усиливается акцент на позитивных сторонах жизни. Даже фоторепортажи о политических процессах над врагами народа демонстрируют единство и солидарность трудящихся – «Советский народ требует смертного приговора предателям родины – троцкистско-бухаринским агентам фашизма»: на этой фотографии М. Калашникова 1938 года трудовой коллектив завода единодушно голосует за смертный приговор предателям.
Насильственная коллективизация и раскулачивание (1928–1932), в ходе которых были расстреляны и переселены в отдаленные районы страны и в спецпоселения 2,5 млн крестьян (А. Солженицын называет цифру в 15 млн) вообще практически не представлены в советской фотохронике. Никто не снимал голод на Украине и Кубани, в Белоруссии и Поволжье (1932–1933), который был следствием раскулачивания и коллективизации, и в результате которого погибло по разным подсчетам от 2 до 8 млн крестьян. Зато в репортажах многих советских фотографов широко представлена жизнь первых советских коммун, колхозов и совхозов – первые трактора, посевные, сбор урожая, сельские красавицы со снопами, колхозная молодежь, сельские ясли, поставка зерна государству, первомайская демонстрация в селе и выборы в местные советы. В Советском Союзе было две реальности – в одной, скрытой от общества, сажали и депортировали наиболее активную и производящую часть сельского населения и был беспрецедентный голод, тогда как в другой – официальной советской реальности – создавались колхозы и совхозы, в которых на тракторах пахали, сеяли и убирали урожай, успешно перестраивали жизнь на советский лад.
Возникает естественный вопрос: видели ли журналисты и фоторепортеры раскулачивание, депортацию и голод? Несомненно. Но это нельзя было снимать, об этом нельзя было писать. Кроме того, они видели ее ситуативно и фрагментарно. Реальные масштабы происходящего были ведомы только на вершине пирамиды власти. Общество получало идеализированную картину происходящего и довольствовалось слухами, распространение которых жестко наказывалось как антисоветская пропаганда.
Во второй половине 1920 – начале 1930-х возникли две параллельные советские реальности. В одной – советский человек работал на пределе своих возможностей за нищенскую зарплату, стоял в очередях за продуктами и товарами первой необходимости, жил в коммунальной квартире, любил, растил детей. В другой – он жил в самом передовом обществе в мире, окруженный героями прошлого и настоящего, строил светлое будущее человечества – коммунистическое общество, у которого было много врагов: международный империализм и многочисленные невидимые внутренние враги (контрреволюционеры разных мастей, эсеры, меньшевики, анархисты, троцкисты, правые
