– Долгая дума – большая скорбь. Полно крушиться. Открой думу свою, какой к тому находишь способ; авось либо верный твой слуга промыслить полезное.
– Чтоб иметь артиллерию, для которой нет меди, думаю я, по необходимости взять лишние колокола, которые делают только пустой трезвон. Перелив их в пушки, загремлю ими против шведов полезным отечеству звуком.
– Добро мнишь, Петр Алексеевич… А о деньгах как же?
– Так, чтоб в монастырях и в церквах бесплодно хранящееся сокровище в золоте и серебре убавить, и натиснуть из него денег.
– На сие нет моего совета. Народ и духовенство станут роптать и почтут грабежом святыни.
– О народе я так не мню, я не разоряю налогами подданных и защищаю отечество от врага. А прочим зажму рот болтать. Лучше пожертвовать суетным богатством, нежели подвергнуться игу иноплеменников.
– Не все так здраво думают, Петр Алексеевич, сие дело щекотно. Иное придумать должно.
Государь нетерпеливо махнул рукой.
– Ведь деньги, дядя, с неба не упадут, как манна, а без оных войско с холоду и голоду умрет. Теперь иного средства нет…
– А я так знаю, что есть и что Бог тебе пошлет. Только скажи, сколько надобно.
– На первый случай около двух миллионов рублей, пока без притеснения народного более получу.
– Не можно ли поменьше?
Петр знал, что Ромодановский никогда не лгал, и потому Рассохин ничуть не изумился, услышав, как он совершенно другим, уже радостным голосом стал просить старика, чтобы тот открыл ему свою тайну.
– Не скажу, а услужу, – по-прежнему спокойно ответил Ромодановский. – Успокойся. Довольно того, что помощь государству в такой крайности учинить должен.
Послышались шаги, приближающиеся к двери, и денщик сообразил, что Ромодановский хочет удалиться. Но государь остановил его и неотступно стал просить, чтобы он сказал ему, откуда надеется достать денег. Князь сперва возражал, но, видя, что ему никак не отделаться, вздохнул и, наконец, произнес:
– Жаль мне тебя, Петр Алексеевич, быть так. Поедем теперь, но не бери с собой никого.
4Едва ли Рассохин ясно отдавал себе отчет в том, что он делает, когда, почтительно проводив глазами государя и Ромодановского, крадучись последовал за ними, а затем опрометью бросился вслед за санями, в которые они уселись.
Из Преображенского они проехали в Кремль, прямо к Тайному приказу, которым начальствовал Ромодановский, и вошли в комнату присутствия. Там в это время, кроме сторожа, никого не было. Князь повелел ему отодвинуть шкап с приказными делами, стоявший у стены. Дряхлый старик сторож не в силах был сдвинуть его с места. Государь стал помогать ему. Тогда стенки шкапа затрещали, и он тяжело двинулся вдоль стены, обнаружив в ней железную дверь.
Петр I усмиряет ожесточенных солдат своих при взятии Нарвы в 1704 году. Фрагмент
Петр сгорал от любопытства и тревоги, а Ромодановский, не торопясь, тщательно осмотрел висевшую на двери восковую печать и долго сличал ее с тем перстнем, который был на его руке. Удостоверившись, что все обстоит благополучно, князь вынул из кармана хранившийся в кошельке ключ. Но замок ему не повиновался, дверь не отпиралась уже лет двадцать, и замочные пружины совсем заржавели.
Никто, кроме самого Ромодановского и старика сторожа, не знал о существовании тут двери. Не только переставлять шкап, но даже говорить об этом было под страхом смертной казни запрещено еще со времен Алексея Михайловича, под тем предлогом, будто во внутренних палатах, находившихся позади него, хранились тайные дела.
Послали сторожа за ломом и топором, и все трое принялись за работу. Наконец, благодаря силе Петра Великого, дверь была открыта, и глазам присутствующих представилась довольно низкая сводчатая комната.
В ней по всему полу грудами была навалена золотая и серебряная посуда, сбруя, мелкие серебряные деньги и голландские ефимки, которыми иноземные гости торговые платили таможенную пошлину и на которых было отпечатано московское клеймо, чтобы они могли ходить по России наравне с нашими рублями. Множество соболей и разной рухляди, бархата и шелковых материй, полусгнивших и съеденных молью…
Государь, глядя на это, только пожимал плечами и говорил:
– Дядя, да это ведь все сгнило…
– Да не пропало, – отвечал князь.
Любопытство влекло Петра и в следующие палаты, но Ромодановский не пустил его туда.
– Петр Алексеевич, – произнес он, становясь поперек дверей и раздвигая руки. – Полно с тебя теперь и этого. Будет время, так отдам и остальное… Возьми это и, не трогая монастырского, вели себе денег наковать.
Брови государя готовы были сдвинуться, но он быстро овладел собой и, целуя верного старика, спросил его только о том, каким образом это богатство осталось до сих пор неведомым ни его братьям, ни царевне Софии.
– Когда родитель твой, царь Алексей Михайлович, – ответил, улыбаясь, Ромодановский, – в разные времена отъезжал в походы, то, по доверенности своей ко мне, лишние деньги и сокровища отдавал на сохранение. При конце жизни своей, – тут голос старика сразу стал торжественен, – призвав меня к себе, завещал, чтоб я сего никому из наследников не отдавал до той поры, разве последует в деньгах при войне крайняя нужда Сие его повеление наблюдая свято и видя ныне твою нужду, вручаю столько, сколько надобно, а впредь – все твое…
– Зело тебе благодарен, дядя, – мог только произнести взволнованный государь. – Я верности твоей не позабуду.
Он повернулся и рядом с Ромодановским вышел из потайной палаты. Но едва только они снова очутились в горнице присутствия, как остановились, точно пораженные внезапным ударом грома. Прямо перед ним, бледный, но решительный, стоял Петр Рассохин.
В голове истомленного ожиданиями юноши родился безумный план. Он слышал совещание государя с Ромодановским, видел сокровищницу Тайного приказа – единственный источник, из которого Петр мог надеяться почерпнуть средства для дальнейшей борьбы со Швецией. Он, таким образом, являлся обладателем настолько важной тайны, что за сохранение ее мог требовать всего, чего угодно, и решил использовать свое положение, пока еще не поздно.
В одно мгновение, только бросивши мимолетный взгляд на своего денщика, понял это и Петр Великий. Яростная судорога исказила выразительные черты его лица. Но прежде, чем он успел произнести хоть слово, Рассохин бросился перед ним на колени и, протягивая к нему руки, захлебывающимся от рыданий голосом воскликнул:
– Помилуй, государь… Дозволь обвенчаться с Лизхен…
Петр остановился, ничего не понимая, но в ту же минуту вспомнил о прежней просьбе юноши и о своем отказе и, сразу просветлев, неудержимо рассмеялся.
– Вставай, вставай, довольно, – произнес он, помогая Рассохину подняться на ноги. – Тоже злодей, подумаешь… Женись, коли уж так не терпится. Что делать.
И он, не слушая восторженных благодарностей юноши, направился к дверям.
М. Ордынцев-Кострицкий
Присяга царевича
Надвигаются сумерки. Сквозь узкие окна древней церкви слабо льется дневной свет и робко отступает перед красным пламенем толстых дымящихся свечей. Темные лики древних икон из-под тяжелых окладов неприветливо и сурово глядят на толпу неведомых людей, стоящую вокруг аналоя.
