– Ну, там, стало быть, не иначе, – сказал старик и встал. – Одначе, пойтить, видно, и мне домой, – проговорил он, глядя на станицу, утонувшую уже в летних сумерках, и взвалил на спину свои сети. – Прощайте, братцы!
И, покачивая мерно своей широкой спиной, он зашагал и скрылся в сумерках в том же направлении, где за несколько минут до него исчез Минка.
Фокин лег на спину и вздохнул.
– Эх, спина моя, горемычная спина! – громко зевая, проговорил он и задумался.
Скоробогатов помолился на восток и лег с ним рядом, накрывшись шинелью. Ночь была тихая и ясная. Звезды мерцали в высокой и темной лазури и ласково глядели на землю. Глядя на них, Скоробогатов вспомнил о своей далекой родине, о маленькой деревушке на Волге, близ Ярославля… Что-то там делается теперь? Живы ли его старики и брат? Вот уже третий год, как его взяли, и ни слуху ни духу о них. Домашние картины одна за другой торопливыми вереницами понеслись в его голове, и страстная тоска охватила его. Ему вспомнился такой же тихий и прозрачный вечер дома, на покосе. Так же блестели и мигали звездочки, такая же свежесть была кругом. Тоскливые, неотразимо влекущие звуки песни лились и дрожали в воздухе:
Ты об чем, моя кукушечка,Об чем ты кукуешь?Хорошо и счастливо все было! Где же все это? Кто отобрал счастье? Кто лишил сил, здоровья и свободы?
И другая, мрачная и горькая картина сменяет первую и заставляет заныть тупою, неизъяснимой болью его сердце… Под влиянием нахлынувших воспоминаний он горько, неудержимо заплакал, закрывшись шинелью, и долго судорожно подергивались от неслышных никому, беззвучных рыданий его широкие согнутые плечи.
4На другой день с утра на майдане собрался станичный круг. Тут была почти вся станица, тут были некоторые и из российских беглых людей, знавших, зачем явился князь Долгорукий, но простодушно веривших и убежденных, что казаки их не выдадут. Более предусмотрительные из них заблаговременно скрылись подальше, узнав о цели приезда «царского розыщика». Но другие не только не сочли нужным сделать это, но даже неустрашимо пришли посмотреть, какой он есть, этот розыщик, и как-то он «наткнется» на казаков.
Казаки разбились на группы, разговаривали, спорили и бранились по поводу беглых русских людей. Одни говорили, что надо посмотреть: подлинный ли царский указ. Может быть, это бояре от себя посылают «ради бездельных взяток своих». Были такие, которые шли и дальше: хотя бы грамота была и подлинно царская, исполнять ее все равно нет нужды, потому что на Дону, на всем Поле вольны только одни они, казаки; захотят – отдадут, а не захотят, так и царь ничего не сделает. Была, наконец, третья группа, в которой стоял и разговаривал, между прочим, и Ефрем Петров. Эта группа, самая малочисленная, советовала покориться требованию правительства, покориться в силу необходимости: у царя большое войско и в случае «противности» он может двинуть его на казаков и рассеять их в одно мгновение. «Пропадать тогда нам и нашим головам», – повторяли сторонники этой группы.
Было уже не рано, а полковник все еще не показывался из станичной избы. Шум на майдане заметно стал притихать. Он походил теперь на жужжание пчел в улье, которые начинают мало-помалу успокаиваться после какой-нибудь тревоги, когда весь рой вылетал поспешно из улья и грозно гудел, готовясь к защите. Небольшие группы, человек в пять-шесть, наскучив ожиданием, отделялись и направлялись к кабаку, который находился неподалеку, за углом проулка.
– Пойтить, знать, побеспокоить, – сказал Ефрем Петров и вошел в станичную избу.
Долгорукий встал сердитый, с головной болью и с горечью во рту (вчера вечером он изрядно выпил со старшинами и офицерами). Он потребовал майора и велел ввести в станицу две роты солдат. Через полчаса он вышел на майдан и сел на скамейку за маленьким, аляповато сделанным, некрашеным столиком.
Перед ним стояли казаки в высоких черных шапках – бобровых, куньих и барашковых, – в кафтанах всех цветов – красных, голубых, желтых, темно-зеленых, – в халатах, черкесках и безрукавках. Виднелись тут же, в казачьих рядах, и простые российские сермяги. Впереди стоял атаман – старик с сухим, сморщенным и суровым лицом. Он глядел исподлобья и немного искоса. Этот взгляд бросился прежде всего в глаза князю и без видимой причины разозлил его. За атаманом стоял есаул со своим длинным есаульским костылем, с ним рядом какие-то старики с большими белыми бородами, за ними тесно сдвинувшаяся толпа казаков и позади всех небольшая группа казачек. Долгорукий приподнял голову, заметив красивое смуглое лицо какой-то казачки, которая с любопытством глядела на его полковничью треуголку с плюмажем и пуговицей и на длинные, прямые и редкие волосы.
Через четверть часа солдаты рядами вступили в станицу, мерно и в такт отбивая ногами, звякая шпорами и багинетами и поднимая пыль. Казаки глядели на них враждебно. Молодые острили и громко смеялись, ничуть не стесняясь присутствием князя.
– Бритоусые дьяволы! – слышались голоса из толпы казаков и дружный смех.
– Кислая муниция!
– Обжорная команда!
– Указом его царского величества, – начал сердитым, трескучим и слегка осиплым голосом полковник, когда солдаты остановились на майдане и выровнялись, – предписано мне…
– По-мол-чи, честна́я станица! – крикнул вдруг громко есаул и взмахнул вверх своим костылем.
Князь на минуту остановился. Смешанный, негромкий говор толпы стал затихать.
– Царским его величества указом, – заговорил опять, сердито сдвинув брови, Долгорукий, – должен я чинить розыск разного рода беглым людям – холопам, солдатам, ворам и всем, кои бежали от службы великого государя и от своих господ и укрылись в ваших местах. Кто ежели таковых людей удерживает, тот противность чинит воле его царского величества. А потому вы должны указать и прямо выдать всех пришлых таковых людишек, чтобы я, по указу его царского величества, мог водворить их на свои места, кто откуда пришел, и руки должны дать в том, что принимать к себе больше таковых беглых не будете…
Долгорукий остановился. Круг молчал.
– Слыхали?! – возвысив голос, обратился князь к казакам и увидел перед собою упорный, полувраждебный, полупрезрительный взгляд атамана; его суровое смуглое лицо; увидел угрюмые бородатые лица и ни слова не услышал в ответ.
– Все, кто пришел к вам после второго Азовского похода, – заговорил опять Долгорукий, стараясь придать голосу как можно более внушительности и строгости, – должны воротиться на старые свои места… А теперь вы должны объявиться поименно, все жители этого городка, сколько душ у кого есть.
– Этого допрежь у нас не водилось, – заговорил кто-то среди казаков сзади.
– А?! – нахмурив брови, крикнул князь своим трескучим голосом.
Никто не отозвался. Войсковой старшина Ефрем Петров снял папаху и, поклонившись
