Вообще-то и к тому подарочку, который Дед Мороз через Дениса Кулебякина своевременно передал мне на Новый год, я имела претензии, которые стоило, воспользовавшись случаем, отстучать ему морзянкой по голове. Деду Морозу, я имею в виду. Кулебякину-то я уже отстучала.
— Встать смирно! Суд идет! — гаркнула я в распахнутую дверь, скомбинировав из двух мощных императивов один, наиболее подходящий к ситуации.
Я собиралась безотлагательно разобраться, что за бардак тут происходит, и вовсе не хотела в процессе неспортивного ориентирования получить по голове, как тот Дед Мороз.
Его, конечно, в доме не оказалось, но и без Дедушки там было нескучно.
За сказочного старца развлекательную программу в популярном формате классического мордобоя без правил вели два мужика помоложе. Вместо волшебного посоха интересно, с выдумкой использовались помятые коробки и изрядно измочаленный веник.
За растерзанными коробками тянулись газовые хвосты пестрых тряпок. Я узнала в них войлочные шарфы на шелке, похожие на те, что на днях принес нам грузинский мальчик, и проницательно заметила:
— А пацан-то вырос!
Драчливый горец в мохнатой папахе, воюющий с вооруженным потрепанным веником Матвеем, явно вышел из детского возраста.
Кстати, тихим вежливым ребенком он мне больше нравился.
Что интересно, ругался горец не просто по-взрослому, но еще и по-русски.
Да все они ругались по-русски: и горец, и хрипатый Матвей, и даже Трошкина! Но та хотя бы перемежала разные ругательные слова одним относительно приличным, в роли которого выступало имя моего брата:
— Зяма, мать твою! Зяма, е-п-р-ст!
— Зяма? — Я огляделась.
Пыль стояла столбом, шарфы реяли, как стяги, обычный веник свистел, как банный, коробки летели и взрывались, как снаряды… А вот Зямы на этом батальном полотне не было. Ошиблась Трошкина. Или просто чокнулась, неврологический флигелек ей в помощь.
Я сбегала в кухню, взяла кастрюлю (Матвей ее отлично вымыл, такой молодец), наполнила емкость из-под крана, вернулась с ней на ратное поле и безжалостно окатила дерущихся холодной водой:
— А ну, прекратили!
Матвей захлебнулся и закашлялся, горец схватился за голову. Я было подумала, что он осознал, как недостойно повел себя, ан нет.
— Дюха, ты с ума сошла?! — взвыл горец. — Это же натуральная шерсть, она не любит воду!
Осторожно встряхивая мокрую папаху, на меня бешеным взглядом беззаконного абрека уставился… Зяма?!
— Ты-ы-ы-ы! — Я щелкнула зубами. — Матвей, живо дай сюда свой веник! Сейчас я ему покажу, на каких заснеженных вершинах в интересных позах раки зимуют!
— Кузнецова, стой, не бей моего мужа! — Трошкина орлицей взвилась над своим гнездом в кресле, куда в процесе битвы богатырей забилась с ногами. — Ты не имеешь права!
— Прости, погорячилась. — Я осознала свою ошибку и передала подружке карательный веник. — Признаю, твое право первоочередное. Давай, лупи его!
— Ты же сказала «люби его», да, Дюшенька? — Зяма, как лев сражавшийся с дюжим сибиряком, попятился от маленькой Трошкиной. — Ой! Алка, не надо! Аллочка, прости! Алусик… Ай! Ой! Отцепись ты от меня, зараза мелкая!
— И да последует жена за мужем! — провозгласила разгневанная фурия на бегу.
Нахлестывая благоверного веником, она в два счета загнала его в свою комнату. Дверь за ними захлопнулась, и спустя еще секунду вопли стихли, как будто крикунам одновременно заткнули рты.
Ну, понятно: теперь они будут целоваться и так далее по полной программе для взрослых. А я, значит, образовавшийся разгром убирай?
Хотя… Почему я-то?
— Ох, Матвей, что же вы тут натворили? — Я строго посмотрела на Карякина. — Ладно, ладно, не расстраивайтесь, ничего страшного не случилось, в кладовке есть щетка и совок.
Под моим чутким руководством Матвей привел в порядок помещение, и мы с ним от нечего делать пошли пить чай с бутербродами.
На свист закипевшего чайника, чутко поводя носом, вышел Зяма. Зыркнул на Карякина, но задираться не стал. Поинтересовался:
— А ты чего такая брюнетистая стала, Дюха? Ассимилируешься?
— С этим вопросом к бабуле.
— Тогда у меня другой вопрос: есть что поесть? — И, не дожидаясь ответа, полез в холодильник. — О! Сколько всего! Колбаска, маслице, сырок! Даже котлетки! Я чувствую себя совсем как дома!
Я вопросительно посмотрела на томную румяную Трошкину. Простоволосая и босая, она пришлепала на кухню вслед за Зямой.
— Я не успела сказать Зямочке про родителей, — ответила подружка, правильно угадав мой вопрос.
— Не уфпева фкавать пво водителей фто?
Зямочка сунул за каждую щеку по котлетке и стал похож на гигантского хомяка, добычливого, но слегка потрепанного в боях за провиант.
— Фто ф ними?
— Что с ними? — повторила я. — Да ничего с ними. Это они с нами!
— Мысленно всегда рядом, — понятливо кивнул родственный мне хомяк и потянулся за бутылкой молока — запить котлетки.
— Ну, вообще-то и во плоти тоже, — сообщила я, из вредности не подождав, пока Зяма напьется. — Видишь ли, папа, мама и бабуля тоже прилетели в Тбилиси и живут тут вместе с нами.
Братишка ожидаемо подавился и закашлялся.
— А ты? — Он испуганно посмотрел сначала на Трошкину, потом на меня. — А вы?
— А мы до сих пор не сказали им, что ты бросил молодую жену в первую же брачную ночь и исчез неизвестно куда, — успокоила я его. — Но обязательно скажем, если ты немедленно не расскажешь нам, где пропадал.
— Я уже знаю. — Трошкина нежно погладила Зяму по груди, попутно стирая с нее молочные капли.
— А мне рассказать? — Я обиделась.
Зяма немного подумал, покосился на Матвея и поманил меня пальчиком:
— Дюха, на минуточку!
Мы вышли в коридор.
— Слушай, май систер, я не уверен, что нам стоит вести приватные разговоры при посторонних.
— После того как вы друг друга так отметелили, можете уже побрататься, — фыркнула я и осторожно потрогала свежий синяк на скуле братишки. — Нужно что-нибудь холодное приложить…
— Да ладно, пустяки, — мужественно отмахнулся Зяма. — Завтра тоналкой замажу. Вернемся к нашим баранам…
— Матвей не баран, —
