Нет, он все-таки еще не выговорился. И это особенно понимал маршал Тимошенко, знающий Сталина давно и уже поднаторевший в кремлевских интригах. И точно, несколько раз пыхнув дымом, Сталин заговорил, но уже вполне спокойно:
— Ведь вот же они вами же подписанные акты проверки готовности Красной армии к войне, — произнес он, постучав пальцем по лежащим перед ним бумагам. — Сами же пишете, что индивидуальная подготовка красноармейца стоит на низком уровне, что красноармеец не готов к борьбе с танками противника, что он плохо стреляет, не может ориентироваться на местности не только ночью, но даже днем, что артиллеристы стреляют из рук вон плохо, взаимодействие родов войск даже в пределах одного воинского соединения не налажено. И хуже всего, что ваши командиры всех степеней — и вы в их числе! да, именно так! — не владеют основами ведения современного боя. А в одном из наших журналов было написано… несколько лет тому назад, если мне не изменяет память, что наши командиры лишены интеллигентности, что, следовательно, могут побеждать исключительно большой кровью. Я знаю, — продолжил Сталин, — что этой самой интеллигентности крестьянским детям взять неоткуда. Но научить их думать можно и нужно: не такие уж они дураки. А если все-таки они не умеют думать, то это означает, что их учат не тому и не так. Куда при этом смотрите вы, главные умники Красной армии? И как после всего вами же обнаруженного вы осмеливаетесь предлагать нам такие прожекты? Надо быть полными идиотами, чтобы направлять свои усилия в эту сторону, а не на исправление выявленных недостатков. А теперь… пшли вон! — прошипел Сталин и отвернулся к окну, брезгливо передернув плечами.
Тимошенко и Жуков, не произнеся ни слова в свое оправдание, повернулись кругом и вышли из кабинета.
В приемной, в уголке, сидел, скромно сложив на коленях руки, генерал Голиков, начальник разведуправления Красной армии. Нарком обороны и начальник Генштаба подумали почти одно и то же: «Голиков подчинен нам, а докладывает нам во вторую очередь. И неизвестно, что он докладывает Сталину, а что утаивает от нас».
Голиков, увидев выходящими из кабинета Сталина своих непосредственных начальников, встал и молча проводил их взглядом.
— О каком самолете с дипломатами он говорил? — спросил Жуков у Тимошенко, имея в виду Сталина, когда они подошли к ожидавшим их автомобилям.
— Да так, старая история, — отмахнулся было Тимошенко, но затем все-таки решил рассказать: — В августе тридцать девятого, понимаешь ли, летел в Москву на переговоры Риббентроп, а его где-то в районе Барановичей обстреляли наши зенитки. Слава богу, никто из пассажиров не пострадал, а то бы… Но самолет был как решето — весь в дырках. Хорошо стреляли, — с гордостью заявил Тимошенко. — А только немцы это дело замяли, не стали раздувать: им договор с нами был важнее. Я тогда, правда, в Киеве сидел, так что подробностей не знаю. Ты еще из Монголии не вернулся, Смушкевич отдыхал в Сочи, Штерн командовал Дальфронтом, Рычагов — Девятой воздушной армией в Ленинградском округе. Так что никто из них к этому инциденту, насколько мне известно, касательства не имел… Но дело не в них, а… как бы это тебе сказать… Дело в том, что на ПВО мы обращали слишком мало внимания. Считали, что есть дела поважней. Ну и наша обычная боязнь вышестоящего начальства. Прошлый раз обстреляли, а в этот раз испугались. Пуганая ворона куста боится…
Они стояли, поглядывая по сторонам, приходили в себя. Оба понимали, что дело не столько в ротозействе служб ПВО и даже боязни начальства, сколько в противоречивом отношении к нарушителям воздушного пространства страны со стороны ее политического руководства, вернее сказать — самого Сталина. И началось это с осени прошлого года, сбивая с толку тех, кто обязан следить за этим воздушным пространством и не позволять его нарушать. Сколько было случаев, когда командиров отдавали под суд не только за сбитый немецкий самолет, но даже за открытие по нему огня. Что же после этого спрашивать с какого-нибудь командира зенитной батареи, который лишь провожал глазами пролетающий мимо «юнкерс», ожидая приказа сверху? А когда приказ поступал, самолета не было ни слышно, ни видно.
Кстати, Ю-52 — не бомбовоз, а транспортник, и Сталин не мог этого не знать, но ни Тимошенко, ни Жуков не решились напомнить об этом Хозяину… Впрочем, мог быть и бомбовоз.
Что касается недостатков, так они всегда были, сколько тут не проверяй и не наказывай. И главная причина в том, что в армию идет малограмотный крестьянин и рабочий, которому все надо растолковывать на пальцах, уровень грамотности красноармейца за месяц-другой не поднимешь, командиров готовят по ускоренной программе, грамотными они становится лишь через несколько лет службы и полигонной практики. А для этой практики нужно иметь в достаточном количестве и патронов, и снарядов, и горючего для танков и самолетов, и много чего еще. Так все одно за другое цепляется, разорвать этот порочный круг невозможно, а время торопит, и армия растет день ото дня.
— Так что будем делать? — спросил Жуков, снизу вверх глядя в лицо более рослого Тимошенко.
— Работать, Георгий, — ответил Тимошенко, бросая окурок в урну. — Поехали ко мне, подумаем вместе. А своим выскочкам, Василевскому и Ватутину, дай взбучку, щоб вони, сук-кины диты, другий раз наперед батьки у пикло ни лизлы. Да не переборщи: штабисты они хорошие, а хороших штабистов беречь надо.
Глава 14
Выпроводив Тимошенко и Жукова, Сталин снова принялся ходить по кабинет: на ходу думалось легче. Он понимал, что и разнос, который он устроил Тимошенко с Жуковым, и арест трех генералов от авиации дела не поправят, но и оставлять такие вопиющие промахи в организации обороны страны он не имел права, потому что сегодня посмотри сквозь пальцы на что-то, да завтра, а послезавтра уже ничего исправить будет нельзя. Конечно, Рычагова, Смушкевича и Штерна будут судить не как врагов народа, предателей или троцкистов, а именно как военачальников, потерявших чувство ответственности
