— Да мне все равно, — пожал плечами Красников. — Мы их с собой брать не собирались. Так что они ваши. А если бы вы, товарищ полковник, взяли вместе с пушками капитана Евсеева… извините, бывшего капитана Евсеева, то не пожалели бы: артиллерист он классный.
— Я б и рад, лейтенант, взять твоего Евсеева, а была б моя воля, я бы и еще кого взял: толковых офицеров везде не хватает, да выше головы не прыгнешь. А вот тех, что у меня в госпитале, я постараюсь пристроить, как поправятся. Я слыхал, что особо отличившихся могут направлять в войска с возвращением званий. Вот ты, лейтенант, и напиши рапорт, а я подмахну, поскольку на моем участке воевали.
— Так я сейчас и напишу? — приподнялся Красников.
— Пиши, сынок, пиши. Я подожду.
На другой день утром рота выстроилась перед длинной и широкой, только что выкопанной ямой, на краю которой рядком лежали погибшие штурмовики. В воздухе кружился мягкий снежок, недалеко в кустах трещали сороки. Солдаты стояли «покоем», с трех сторон охватывая яму, — на четверть меньше того, что поднялись прошлым утром в атаку за огненным валом.
Красников смотрел на своих солдат и словно видел их впервые. На их лицах не осталось даже следов былой затравленности, тревоги и неуверенности. И сами они смотрели на своего командира спокойно, никто не отводил глаза, не прятался за спину впереди стоящего товарища. Один только бой — и такое преображение! Душу лейтенанта Красникова наполнила тихая и торжественная радость, словно он сам преобразил этих людей.
Одно лишь угнетало Красникова, что в его роте осталась лишь половина офицеров: из шести командиров взводов, с которыми он начал атаку за огненным валом, в строю осталось трое. Лейтенант Плешаков из первой роты погиб, ранен лейтенант Николаенко и младший лейтенант Коновалов, последний тяжело, а во главе несколько поредевших взводов стоят рядовые из бывших офицеров.
Впрочем, подобная картина повторяется из боя в бой, и пора бы уже привыкнуть. Но почему-то не привыкалось, хотя и не воспринималось с той остротой, как прежде.
И тут же вспомнилось то странное ощущение перед атакой, на какое-то мгновение охватившее холодом его душу: вот сейчас взлетят ракеты, он поднимется, а за ним никто не пойдет. Глупое, конечно, ощущение, но оно возникало в нем всякий раз, как только рота оказывалась в затруднительном положении. Он не заметил, когда это ощущение исчезло. Сейчас он мог сказать со всей определенностью, что совсем недавно жила в нем неуверенность в своих солдатах, и теперь ему было неловко и стыдно перед этими людьми за эту свою неуверенность. Особенно перед мертвыми…
Убитых положили на дно ямы, накрыли всех вместе белым немецким маскировочным полотном. Красников первым бросил горсть земли на это полотно, сырое крошево черным веером легло на белое, обозначив контур части человеческого тела. За лейтенантом потянулась вся рота, земля скатывалась во впадины, делая контуры еще рельефнее.
Завтра, правда, от нынешней роты останется еще меньше, но лейтенант Красников не жалел, что не поддался на уговоры полковника и не остался у него. Это были его солдаты, и вместе с ними он должен идти до конца.
Когда над свежей насыпью встал деревянный обелиск со звездой, грянули залпы прощального салюта. Сороки метнулись в ближайший лес, галки и вороны черными хлопьями закружились над шляхетским поместьем, а рядом уже гудели «студера», готовые в дорогу.
Глава 21
До генерального наступления оставалось чуть больше суток: ночь, день и еще ночь. Генерал-лейтенант Валецкий расхаживал вдоль стола, на котором лежала большая карта, и лейтенант Силин, прикорнувший на раскладушке за дверью, ведущей в комнату командующего армией, то и дело приподнимал тяжелую голову, прислушивался к скрипу половиц. Лейтенанту хотелось спать, глаза слипались, но едва сон смаривал его, как он тут же испуганно вскидывался: ему казалось, что генерал требует его к себе. Силин присаживался на постели, тер виски и уши, вставал и брел на кухню, где шумел самовар, дремал, положив голову на клеенку стола, генеральский повар Панкрат Данилыч, казавшийся Силину древним стариком.
— Спишь, Данилыч? — всякий раз спрашивал Силин, подавляя зевоту.
— Дык, чего ж, — отрывал от клеенки плешивую голову повар. — Дык мы завсегда, как прикажете.
— Главное, чтоб чай был горячий, — говорил учительским тоном Силин, раздумывая над тем, не выпить ли самому горячего чаю, чтобы легче бороться со сном, но не решаясь попросить об этом ворчливого Данилыча, который мог ворчать не только на адъютанта, но и на самого генерала.
— Дык шумит, — кивал на самовар Данилыч и снова осторожно укладывал голову на сложенные на клеенке руки.
На кухне жарко, душно, воздух, настоянный на запахе жареного лука, пощипывает глаза. Лейтенант Силин, потоптавшись немного возле стола, уходит на свой пост под генеральской дверью. Он поначалу сидит на постели, откинувшись к стене, потом упирает локти в колени, а в ладони кладет очугунелую голову; наконец, не выдержав, бочком ложится на постель, проваливается в сон, и снова ему чудится, что командующий кличет его к себе…
Генерал Валецкий клонился над картой. На ней сверху размашистая подпись командующего фронтом маршала Жукова. Пестрели разноцветные стрелы, цифры, даты. Через сутки с небольшим они материализуются в атакующие полки и дивизии, которые уже несколько дней тайно сосредоточиваются на исходных позициях за Вислой, на так называемом Пулавском плацдарме, захваченном армией генерала Валецкого и частями других армий в августе прошлого года.
Вчера Жуков сам позвонил Валецкому. Его скрипучий голос, лишенный интонаций и отбивающий у подчиненных всякое желание прекословить, на этот раз скрипел на саркастической ноте. Не здороваясь, Жуков спросил:
— Ты чего там на своем правом фланге тарарам устроил? Решил сам Берлин брать?
— Никак нет, товарищ первый. Проводил глубокую разведку боем.
— Глубокую, говоришь? Ну и что ты там наразведывал?
— Взяты пленные, среди них шесть офицеров. Пленные после предварительного допроса направлены в разведотдел фронта. Сведения весьма ценные, они проливают свет на систему обороны противника.
— Проливают, говоришь? Ну-ну… А немцам твоя глубокая разведка не пролила некоторый свет на наши планы? Или ты думаешь, что они глупее нас с тобой?
— Никак нет, товарищ первый.
— Вот если этот свет обернется мраком для твоей армии, то некоторый мрак будет пролит на твою голову. Весьма ценные сведения… — И Валецкий будто воочию увидел язвительную усмешку, покривившую узкие губы маршала Жукова.
Положив трубку, генерал почувствовал, что спина у него мокрая. И под мышками тоже. Он даже не заметил, когда, разговаривая с командующим фронтом, поднялся из-за стола. Зря комфронта звонить не станет. Значит, что-то случилось. Но что и где, и
