Майор Леваков усмехнулся своему юмору, и Мозглюкин испуганно отдернул от его подбородка бритву.
Леваков считал, что судьба обделила его по всем статьям: и жизнь семейная не сложилась, и по службе его всегда обскакивали другие. Вот встретил недавно бывшего своего однополчанина — уже полковник, командует дивизией, а если разобраться, то не умнее Левакова и за плечами то же самое Казанское пехотное училище. А вот поди ж ты. Одни из колоды вытаскивают только тузов, другие — шестерки да семерки, и те не козырные. Как командовал он в начале войны батальоном, так и продолжает, будто и не было трех лет войны. С капитанов в майоры — вот и вся карьера. Только и славы в нынешнем его положении, что батальон считается отдельным и приравнивается к полку, следовательно, и должность у него полковничья, и жалование втрое больше, чем в обычных войсках, и стаж идет три месяца за один, а вот дадут ли ему когда-нибудь полковничью папаху — это еще вилами по воде бабушка надвое сказала.
Еще угнетало майора Левакова, что как мужчина он оказался почти несостоятельным. Хорошо, что Ольга до него никого не имела и считает, что так оно и должно быть, если мужик удостаивает ее своим вниманием не чаще раза в неделю, да и то по-петушиному. Вкуса еще к этому делу она не приобрела, а как приобретет, что тогда? Не скажешь же ей, что ты потому к стенке отворачиваешься, что не успел в свое время от пули и осколка увернуться. Да и в них ли дело? Может, все оттого, что он в последнее время слишком много пьет? А как не пить, если жизнь такая, мать ее в дышло!
Утро еще только начиналось, а Леваков уже чувствовал себя усталым и разбитым, будто и не спал вовсе, будто, как в начале войны, месяц не выходил из непрерывных боев.
И тут майор вспомнил, почему он вчера ударил Ольгу: ни с того ни с сего она вдруг заговорила о Красникове, что они, Леваков и другие, сидят тут за столом, а Красников со своей ротой в это время… И перед глазами Левакова возникла картина, как Ольга целовала лейтенанта: взасос ведь целовала, сучка, этого сопляка. Вот он и не сдержался.
Завтракал Леваков в одиночестве. Есть не хотелось. Он ковырял вилкой макароны по-флотски и боролся с желанием пропустить для аппетита стопарик. От стопарика бы ничего не случилось, никто бы даже не заметил, тем более что к начальству только вечером. Но Леваков знал, что одним стопариком он не ограничится, и это удерживало его, хотя он и говорил себе, жуя безвкусные макароны, что жизнь так и так пропала, что не сегодня завтра могут убить или покалечить, что плевать он хотел на то, что о нем думают или говорят, что другие позволяют себе и не такое, что в тылу полно всякой сволочи, которая ни в чем себя не ограничивает, и что — по всему по этому — он просто обязан пропустить стопарик для поднятия своего настроения… и даже не столько ради себя самого, сколько ради своих подчиненных, для которых настроение начальства играет не последнюю роль.
В этом унылом уговаривании самого себя прошел весь завтрак. К заветной фляге Леваков так больше и не притронулся, но, допивая чай и зная, что уже до обеда и не притронется, победителем себя не чувствовал.
Едва Леваков отодвинул стакан, явился капитан Моторин, будто ждал под дверью, когда комбат закончит завтракать. Вдвоем они отправились в роты.
— Так что, Николай Порфирьевич, — завел свое Моторин, когда они закончили обход, — какое твое мнение насчет встречи роты Красникова? У меня по плану политработы стоит это мероприятие. В том смысле, чтобы как-то отметить первый бой, проведенный нашим батальоном. А план, как тебе известно, утверждается начальником политотдела дивизии. Оно, конечно, может и обойтись, а вдруг проверят? Что тогда? Недооценка политического момента, политическая близорукость и другие оргвыводы. Да и чего ты, собственно, я не пойму, имеешь против этого мероприятия? Боевой дух солдата — эт-то!.. эт-то ты сам знаешь, что эт-то такое.
— Ладно, не нуди, — огрызнулся Леваков. — Сам грамотный. А только не Берлин твой Красников взял, а какую-нибудь вшивую деревушку. Политический момент… — передразнил он Моторина, думая не столько о том, что кто-то может проверить замполитовский план мероприятий, сколько о том, что Кривоносов может накатать своему начальству такого, от чего не отскребешься. И Леваков махнул рукой: — Ладно, черт с тобой! Давай свое мероприятие! Но только чтоб раз-два и — разбежались. Понял? Сам видишь, что делается, — кивнул Леваков на притаившиеся между соснами танки, накрытые сетями.
— Вот как раз по этому самому! — обрадовался Моторин. — Может, завтра у всех у нас последний и решительный, как говорится, потому что никто не знает, какая судьба…
— Ну чего несешь? — резко остановился Леваков и в упор посмотрел на замполита. — Сказал — проводи свое мероприятие, ну и проводи! А судьба — это дело начальства, а не замполитовское.
— Так я в смысле согласовать, — растерялся Моторин, и в его белесых глазах застыло удивленное непонимание.
Леваков передернул плечами и ускорил шаги, давая этим понять, что у него свои дела, а у замполита свои.
* * *Когда из лесу выползла колонна «студебеккеров», в которых мотались из стороны в сторону дремлющие солдаты сводной роты лейтенанта Красникова, батальон стоял в строю повзводно, вытянувшись в линию, и оркестрик, взятый напрокат в артиллерийской бригаде, грянул «Прощание славянки». Морщины на лицах выстроившихся штурмовиков разгладились, глаза потеплели, а на машинах скрючившиеся от холода фигурки воспрянули, руки потянулись к поднятым воротникам шинелей.
Лейтенант Красников на ходу открыл дверцу машины, спрыгнул на истоптанный снег. Вид замерших взводов, звуки оркестра привели его в замешательство. Он потрусил было к середине строя, где стояли майор Леваков, начальник штаба батальона капитан Кроновицкий и замполит Моторин, но комбат махнул рукой, останавливая лейтенанта, а потом провел по воздуху линию перед собой, и Красников тотчас же догадался, что это значит, вскочил на подножку головной машины, показывая, куда ехать и где останавливаться.
Красников не ожидал такой встречи и не понимал, зачем она нужна. Но настроение приподнятости постепенно овладевало им, и голос его, отдававший приказания, звенел на самой высокой ноте. Он уже с умилением смотрел на замершие взводы, на батальонное начальство,
