— Ну и что, что Скобелев? — проскрипел Жуков, явно намекая на генерала Скобелева, прославившегося в конце прошлого века своей решительностью и неустрашимостью.
— Не могу знать, товарищ маршал Советского Союза! — выпалил подполковник и, казалось, перестал дышать.
Жуков недовольно покосился на него, покатал желваки на своем квадратном лице с тяжелым раздвоенным подбородком. Не то чтобы его унижало повторение своего вопроса подполковнику, но он ждал, что это сделает ближе всех стоящий к нему командир корпуса, однако тот молчал и, надувшись, расправлял измятую карту.
— Вон, видишь? — ткнул маршал пальцем в узкую амбразуру полкового КП. — Березовый колок, а рядом, справа, бугорок. Что там?
— Долговременная огневая точка, товарищ маршал Советского Союза! — отчеканил подполковник.
— Ну и что?
— Точка пристреляна…
— А расстрелять ты ее не мог до сих пор?
Подполковник замер на мгновение, набрал в грудь воздуху, снова отчеканил:
— Так что разрешите доложить: принято решение уничтожить точку во время артиллерийской подготовки.
— Кем принято решение? — вкладывая в интонацию голоса убийственный сарказм, спросил Жуков, не глядя на командира полка: ему тошно было видеть, как бледнеют перед ним и теряют дар речи не только вот такие едва оперившиеся подполковники, но и поседевшие на службе генералы.
— Решение было принято погибшим два дня назад командиром полка подполковником Груниным, товарищ маршал Советского Союза!
Жуков покосился на подполковника. Тот был все еще бледен, но смотрел в глаза маршала не мигая, губы сжаты упрямо, а сам ощетинился, словно еж, и весь вид его как бы говорил: не трогай меня, а то я за себя не отвечаю.
Жуков мысленно усмехнулся: не часто ему приходится сталкиваться с подобными офицерами.
— На погибшего сваливаешь… — буркнул он.
— Никак нет, товарищ маршал! Я тоже так считаю.
— А если не уничтожишь? Солдатами своими будешь выстилать предполье? — голос Жукова снова поднялся. — Так что ли? — и презрительная усмешка тронула узкие губы маршала.
— Никак нет! — стоял на своем подполковник. — Уничтожу прямой наводкой. Перед атакой. Тогда они ее наверняка не успеют восстановить.
— Ну, смотри! — погрозился Жуков. — Проверю. — И спросил резко: — А как наступать будешь?
— Так что, разрешите доложить, — зачастил подполковник уже значительно смелее, уловив в настроении маршала некоторую отходчивость и, следовательно, удовлетворенность его ответами. — По плану атаку начнут… — замялся на мгновение, — начнут штрафники. Они пойдут за огненным валом. А мы идем следом за ними и уничтожаем живую силу. После выхода к рокаде полк поворачивает на север и атакует с тыла и фланга опорный пункт противника, открывая дорогу подвижным частям.
— Ну, а минные поля как будешь проходить? — Жуков уже с интересом рассматривал командира полка, его молодое, почти без морщин, лицо, его отчаянные серо-голубые глаза: подполковник ему нравился все больше.
— Так что, разрешите доложить: перед атакой пройдут саперы, сделают проходы. Опять же, артподготовка пойдет валом, частично мины будут обезврежены. Ну и… штрафники. — Скобелев скривил в усмешке полные губы, переступил с ноги на ногу, без слов давая понять грозному маршалу, что не стоит об этом и говорить, потому что все и так знают, для чего штрафники пойдут в атаку за огненным валом, что у штрафников нет выбора, что минные поля препятствием для них не считаются. И тут же снова подобрался, выпалил: — У меня, товарищ маршал, солдаты бывалые, они знают, как ходить по минным полям.
— Саперы, артподготовка, штрафники… — проворчал Жуков. — Ну, а если лягут?
— Не лягут, товарищ маршал. Мины — они ж не на каждом метре. А на войне — кому как повезет. К тому же у меня в полку почти половина коммунисты и комсомольцы. Им ложиться не положено, товарищ маршал Советского Союза. — И в серо-голубых глазах подполковника, превратившихся в узкие щелки, вспыхнул вдруг злой огонек.
Жуков отвернулся.
Он не уловил в словах подполковника никакого осуждения или намека на осуждение, что его солдатам придется идти по минным полям, расположение которых не знает точно никто. Да, он, Жуков, считал и считает, что бывают такие положения, когда пехота обязана идти по минным полям, ибо промедление может той же пехоте стоить значительно больших жертв, а количество подорвавшихся на минах вполне соотносимо с убылью от артиллерийского или минометного огня. Хотя сам Жуков не подписал ни одной бумаги, из которой бы следовало, что наступающая пехота не должна останавливаться перед минными полями, но ему и в голову не приходило, что минные поля могут становиться причиной задержки для наступающей пехоты, и военачальники всех степеней хорошо это знали, то есть знали, что минные поля — это печаль командира батальона, много — дивизии, но никак не командующего армией, тем более фронтом.
Другое дело — танки: тут без разминирования, хотя бы частичного, не обойтись, потому что танки — ударная сила, без этой силы пехота сама по себе мало что значит. Наконец, есть план наступления, где каждый час рассчитан и соотнесен с возможностями маневра войск противника, и задержись где-то на несколько минут какой-то полк или дивизия, приди в какую-то точку чуть позже, чем туда успеет прийти противник, и…
Да что тут говорить! Вон французский генерал Груши чуть опоздал на поле Ватерлоо, а немецкий генерал Блюхер пришел чуть раньше — и Наполеон потерпел поражение. Наконец, с него, Жукова, тоже спрашивают, он тоже вынужден идти по своему минному полю, и никто это поле за самого Жукова разминировать не станет. Так какие тут могут быть осуждения! И в мыслях маршал не держал, что кто-то может его за эту вынужденную жестокость осудить. Жесток не он, а война, не он, а она выдумала свои жестокие законы и правила, а он лишь один из немногих, кто лучше других эти законы и правила понимает.
Жуков знал, что его назначили командовать 1-м Белорусским фронтом вместо Рокоссовского не только потому, что он — Первый Заместитель Верховного, а потому, что он русский, а не поляк, что именно русский маршал должен брать Берлин. Наконец, еще и потому, что Сталин уверен: Жуков сделает все, чтобы взять Берлин как можно быстрее, и не позволит союзникам отнять у России этот кровавый приз — награду за все страдания и унижения начального периода войны.
Знал Жуков, — следовательно, не мог об этом не знать и Сталин, — что слева Конев, командующий 1-ым Украинским фронтом, а справа обиженный перемещением Рокоссовский, командующий теперь 2-ым Белорусским, не менее честолюбивы, чем сам Жуков, что они тоже будут лезть из кожи вон, чтобы вырваться вперед и достигнуть Берлина раньше Жукова, потому что слава взятия Берлина — это история, это на века. При этом Жуков предполагал,
