Подполковник неподвижно и с пониманием смотрел на Жукова, а все остальные облегченно зашевелились, будто Жуков своим ответом оправдал их ожидания, не сказал что-то не то, чего не сказали бы они сами.
Жуков задал еще несколько вопросов и, убедившись, что последние приготовления к наступлению на этом участке фронта идут более-менее нормально, отправился дальше. Покидая КП полка, вдруг задержался у выхода, обернулся к подполковнику, спросил:
— Война закончится, что делать собираешься, подполковник?
— Университет заканчивать, товарищ маршал: два курса оставалось перед войной.
— На фронт сам пошел или забрали?
— Сам.
— И кем станешь после университета?
— Археологом, товарищ маршал.
— Жаль. Армии нужны толковые офицеры.
Повернулся и вышел.
Возвратившись в штаб фронта, Жуков сбросил солдатскую шинель на руки адъютанта, сунул ему же шапку и, приглаживая короткие волосы рукой, пошел в свой кабинет, сопровождаемый дежурным генералом, который скороговоркой излагал ему события, случившиеся на всем протяжении фронта. И на соседних тоже. События были заурядные, они не требовали вмешательства Жукова.
Закончив доклад, генерал понизил голос и произнес:
— Звонил товарищ Иванов, спрашивал вас, Георгий Константинович. Я доложил, что вы в войсках. — И замер возле стола, ожидая вопросов или распоряжений.
— Хорошо, — Жуков потер руки, прихватил зубами нижнюю губу, пожевал ее. — Велите через полчаса соединить меня с Верховным. А еще через час соберите командующих родами войск.
— Будет исполнено, Георгий Константинович, — слегка склонил голову генерал. — Тут вот еще журналисты из центральных газет просят о встрече…
— Этим-то чего надо? — Жуков подошел к печке-голландке, прижал к ее горячим бокам озябшие ладони.
Генерал молчал.
— Ладно, после совещания. Минут на десять-пятнадцать, не больше. Не до них.
Глава 2
Алексей Петрович Задонов кряхтя выбрался из трофейного «опеля», подаренного ему полковником Петрадзе, командиром танковой бригады, о стремительном рейде которой по немецким тылам в июне сорок четвертого, то есть сразу же после начала белорусской операции «Багратион», Алексей Петрович написал героический репортаж.
Встав ногами на землю, вернее, погрузив их по щиколотки в жидкую грязь, смешанную со снегом, Алексей Петрович присел пару раз, держась одной рукой за дверцу, другой за поясницу. Почти триста километров по невообразимо разбитым прифронтовым дорогам измотали Задонова вконец. Еще два дня назад он был у Рокоссовского, командующего 2-ым Белорусским фронтом, и чувствовал себя вполне довольным своим положением. Тем более что Рокоссовский к журналистам и писателям относится радушно, умеет быть гостеприимным хозяином и очень доступным командующим.
И вдруг телефонограмма из редакции «Правды» с требованием немедленно отправиться на 1-ый Белорусский, к Жукову, который представляет из себя полную противоположность Рокоссовскому, то есть недолюбливает пишущую братию, если не сказать больше, делая исключение лишь для журналистов «Красной Звезды», которые в самых ярких красках расписали его подвиги во время Халхин-Гольских боев с японцами, и которые, по слухам, открывают двери кабинета Жукова чуть ли ни ногой.
О том, что вот-вот начнется широкое наступление Красной армии, знали или догадывались многие, и Задонову очень хотелось вместе с войсками Рокоссовского пройти по тем местам, где в шестнадцатом году в болотах и лесах в районе Мазурских озер погибла русская армия генерала Самсонова. Где-то там покоится прах вольноопределяющегося Владимира Задонова, двоюродного брата Алексея Петровича, и давно, казалось, заглохшие родственные чувства почему-то именно теперь дали о себе знать, вызвав в который раз изумление перед неумолимостью времени и фатальной повторяемостью событий. Ведь как ни крути, а русская армия не впервой идет этим путем, как не впервой ей придется брать Берлин — этот кичливый город, который время от времени становится столицей Западного мира, объявляющего очередной крестовый поход против схизматиков и азиатских варваров.
Не хотелось Задонову ехать к Жукову, однако приказ есть приказ, и Алексею Петровичу, хотя и был он штатским подполковником, ослушаться в голову не пришло. Он сел в свой «опель» и, пристраиваясь то к одной воинской колонне, то к другой, делая иногда немыслимые петли по прифронтовым дорогам, лишь бы не оказаться одному в неспокойных польских лесах, покатил к Жукову.
Жукова Алексей Петрович недолюбливал и знал, что маршал тоже симпатий к нему не питает, — и не потому, что Алексей Петрович пишет что-то не так о войне вообще и о руководимых Жуковым войсках в частности, а потому, скорее всего, что не может забыть стычки, случившейся между ними в середине октября сорок первого, когда Жуков, только что вернувшийся из блокированного Ленинграда и назначенный командующим Западным фронтом, наводил в войсках железный порядок, нагоняя на всех страх, и три корреспондента московских газет попались ему вблизи передовой под горячую руку. Жуков обозвал их бездельниками, путающимися под ногами, и велел убрать «этих писак» долой с его глаз, на что Алексей Петрович, сам взвинченный бесплодными мытарствами по непролазным от осенней распутицы прифронтовым дорогам, когда ни от одного воинского начальника нельзя добиться толкового ответа, где немцы, а где наши, резко оборвал генерала армии, сказав, что они, военные журналисты, выполняют свой долг точно так же, как генерал выполняет свой.
Об этой стычке стало известно как в штабах, так и в редакциях газет, что сделало Задонова знаменитым еще более, но с тех пор повелось, что Алексея Петровича редакция «Правды» к Жукову не посылала, а если и доводилось ему сталкиваться с грозным воеводою, то Жуков всякий раз делал вид, что Задонова как бы и не существует, так что Алексей Петрович, человек отходчивый и незлопамятный, тоже «поимел», как говаривали среди журналистской братии, на Жукова «зуб», и в своих писаниях ни разу сталинского фаворита не упоминал. Конечно, Жукову от этого ни холодно ни жарко, но Алексей Петрович всякий раз, когда мог бы вставить в свою статью или очерк фамилию маршала, но не вставлял, испытывал некоторое мстительное чувство — и сам же над собой похихикивал втихомолку, вполне сознавая ребячество своего поведения.
Найдя избу, в которой квартировали корреспонденты некоторых центральных газет, и застав там почти всех в сборе в ожидании надвигающихся событий, перекусив на скорую руку, Алексей Петрович отправился представляться члену Военного Совета фронта генерал-лейтенанту Телегину. Генерал, с хитрыми глазами, прикрытыми припухлыми веками, с большим ртом и выпирающим лопатой подбородком, совершенно лысым черепом с прижатыми к нему ушами, принял Алексея Петровича сразу же, но особой радости не выказал: то ли был слишком занят, то ли тоже знал о взаимной неприязни Жукова и Задонова.
Перебросившись несколькими незначительными фразами, он побарабанил пальцами по столу и произнес, поглядывая на погон журналиста:
— Я
