Письмо это лишь на минуту взволновало его душу: он погрустил о невозвратном прошлом, о том, что вот и еще одна женщина сходит с его пути, а неизменной спутницей остается безоглядно преданная ему и своей семье Маша. А она далеко — в Ташкенте, собирается вернуться в январе, потому что в январе же возвращается в Москву и военное училище, в котором учится Иван.
От Маши письма приходят постоянно, вернее сказать, она их пишет регулярно, а он получает их по нескольку штук сразу. Письма однообразны и все о ташкентской жизни, об эвакуированной туда столичной интеллигенции: писателях, артистах, художниках и прочая, и прочая; о патриотическом настрое и деяниях, а между строк — о дрязгах и о том, кто с кем и за кого. Как это все далеко от него, от фронта, — и не только в смысле расстояния. Вот уже и дети выросли, и он стареет, а чего, собственно, достиг? Ничего. Хотя, конечно, жаловаться на жизнь вроде бы не за что, ибо, как говорится: по Сеньке и шапка. Но очень хотелось, чтобы шапка была не ниже Мономаховой.
А Береза-один, между тем, все звала и звала Сосну-два, и плакала в холодном космосе от одиночества и попусту уходящего времени…
Глава 12
Внезапная активность немецкой артиллерии не на шутку встревожила полковника Матова. Да и не только его. Звонили из корпуса, звонили из армии, требовали ответа, чем вызван этот неожиданный артобстрел. Правда, немцы обстреляли не только позиции, занимаемые дивизией Матова, и ее ближайшие тылы, но и соседей. Видимо, пронюхали о готовящемся наступлении, занервничали.
Конечно, скрыть от противника сосредоточение большой массы войск практически невозможно, но возможно и необходимо скрыть направление главного удара и его конкретные сроки. Матов хорошо помнил неожиданный артналет советской артиллерии по немецким позициям и тылам буквально за час до немецкого наступления на Курской дуге. Помнил, какие надежды с ним связывали командующие фронтами, но не помнил, чтобы кто-то утверждал, что надежды эти оправдались. Разумеется, немцы ждут нашего наступления, но не знают, когда оно начнется, и это уже не первый такой артналет на позиции наших войск и ближайшие тылы. Но именно сегодня рядом с передовой сосредоточена огромная масса войск, именно сегодня утром должно начаться наступление. Однако немецкий артналет, хотя и длился около часа, отличался слепотой и, как выяснилось из донесений, урон нашим войскам нанес незначительный. Скорее всего, противник хотел спровоцировать ответный огонь, установить расположение наших батарей, втянуть их в бесполезную дуэль. Выяснилось вскоре, что немцы огонь вели в основном из самоходок и танков, которые постоянно перемещались вдоль фронта. Между тем в подразделения были посланы штабные офицеры для принятия дополнительных мер по маскировке техники, а также для выяснения, не было ли каких нарушений.
Только во втором часу ночи утихли телефоны, прекратилась суета, и Матов, в уме еще и еще раз прикинув, все ли он предусмотрел и проверил, прилег на раскладушку, не снимая сапог, лишь слегка расслабив ремень и расстегнув воротник.
Не спалось, хотя в последние дни спать доводилось урывками, едва ли по три-четыре часа в сутки. Между тем сон не шел. Даже глаза не хотели закрываться и сами собой таращились в смутно прорисовывающиеся в полумраке потолочные бревна.
В углу попискивала рация, клевал носом радист; дежурный офицер шелестел журналом, на соседней раскладушке похрапывал начальник штаба, в углу, возле рации ему вторил журналист Задонов; привалившись к стене, спал с открытыми глазами телефонист, а обе его руки лежали на полевых аппаратах. Сон, почти осязаемый, так что можно, казалось, потрогать его руками, обволакивал все, сочась из темных углов; он зуммерил, попискивал, похрапывал, шелестел и шуршал, и только пространство вокруг полковника Матова словно было защищено непроницаемой оболочкой тревоги и ожидания, сквозь которую сон проникнуть не мог.
Стараясь не шуметь, полковник сел на кровати. Его адъютант, лейтенант Погорелов, лежавший на лавке у двери, поднял кудлатую и лопоухую голову и выжидательно уставился на комдива. Всполошились телефонисты и радист, но Матов приложил к губам палец, давая понять, что ему никто не нужен.
Набросив на плечи шинель, он выбрался из блиндажа в ход сообщения. Часовой, охранявший командный пункт, зашевелился в своей ячейке, кашлянул, давая понять, что не спит и службу знает.
— Как, все спокойно? — спросил Матов у часового.
— Спокойно, товарищ полковник, — громким шепотом ответил часовой. — Немец, он тоже поспать не дурак. Естественное дело.
Матов достал портсигар и, присев на дно хода сообщения, закурил. Вспомнилась ночь, предшествующая наступлению наших войск под Сталинградом, штаб Воронежского фронта, нервная бессонница. А ведь он тогда никем не командовал и ни за что не отвечал, разве что за достоверную информацию, которую должен был передавать в Генштаб генералу Угланову. Потом была Курская дуга, Центральный фронт, которым командовал генерал Рокоссовский. И снова бессонная ночь, томительное ожидание.
Генерал Угланов умудрялся посылать его туда, где решалась судьба войны, всякий раз приговаривая: «Учитесь, вам это пригодится». И он учился — офицер Генерального штаба для особых поручений.
Где-то на западе, будто весенний гром, заворчало и заухало, и Матов догадался, что это наша авиация бомбит немецкие тылы. Он поднялся на ноги и увидел: далеко за горизонтом, то сходясь, то расходясь, качаются голубоватые столбы света. Иногда можно различить точечные вспышки, словно кто-то там, вдалеке, чиркал отсыревшими спичками.
Большая мандариновая луна выплыла из облаков и повисла над зубцами леса, равнодушно взирая на землю, покрытую мраком, на огненные сполохи, на людей, копошащихся в длинных изломанных щелях, избороздивших стылую землю в разных направлениях, на горящие и рушащиеся дома, на тонущие в безбрежном море корабли… Эта же луна, думалось Матову, светит сейчас и его жене в далеком Иркутске, и генералу Угланову в Чите или Хабаровске, и немецкому полковнику фон Ридлеру, командиру противостоящей ему дивизии… Чем, интересно, занят сейчас этот фон? Знает ли он о предстоящем сегодня наступлении русских, об атаке штурмовиков за огненным валом? А если знает, то на что рассчитывает?
На немецкой стороне взлетели в небо осветительные ракеты, мерцающей струей скользнула на фоне темного леса трассирующая очередь из пулемета, и лишь через несколько секунд до слуха долетело почти слитное бу-бу-бу-бу…
На западе все еще качались голубоватые столбы света, но к ним теперь прибавилось багровое пульсирующее зарево. Война стояла на пороге Германии, случилось то, что в сорок первом майор Матов пророчил немцам спекшимися от жары губами, вздрагивая вместе с землей от разрывов немецких бомб и снарядов. А сегодня за его спиной сосредоточились
