Да, случилось то, о чем он мечтал, и есть удовлетворенность, но почему она так горька, почему в ней нет долгожданного упоения расплатой за дни и ночи унижения, бессилия и позора? Почему на душе так печально? Что изменилось в нем за эти годы? Что изменилось в мире, окружающем его?.. Так вот, с кондачка, на эти вопросы не ответишь. Но должно же наступить время истины, которое расставит все по своим местам.
Небо все более прояснялось, там и сям показались звезды. От этих звезд стал неумолимо наползать и расти гул множества возвращающихся с бомбежки самолетов. Мощь и торжество слышались в их слитном гуле. И не нужно забиваться в щель, втягивать в себя голову. И вдруг…
Вдруг там, наверху, среди звезд, заметались белые нити — одна, две, еще и еще… Потом что-то вспыхнуло и, разбрасывая по сторонам огненные капли, устремилось к земле.
У Матова сжалось сердце: ясно, что немецкий ночной истребитель сбил один из наших бомбардировщиков.
— Вот гады! — воскликнул часовой. — Ну не гады ли!.. — Помолчал немного, произнес с надеждой: — Может, с парашютом выбросятся? А? Только бы их к немцам не отнесло. — И пояснил: — Немец нынче злой стал, бяда-а!
Огненный клубок, разрастаясь и оставляя в небе темный след, стремительно несся к земле, и вот уже видно крестообразное тело самолета, объятого пламенем. Он падал почти отвесно, достиг земли километрах в двух за линией фронта, родил короткое шарообразное сияние и долгий тяжелый вздох.
Матов и часовой несколько минут вглядывались в небо в надежде, что появится на нем хотя бы одно пятнышко парашюта. Немцы тоже, судя по всему, ждали того же и не жалели осветительных ракет. Но пустынно было темное небо, все также светила луна, мерцали немногие звезды, и все слабее становился гул уходящих самолетов, будто ничего не случилось…
И немцы угомонились.
Запрокинув голову, Матов смотрел в звездное небо и будто видел лица молодых летчиков, видел, как вертят они головами во все стороны, а немецкий ночной истребитель все ближе и ближе, и немецкому асу хорошо видны ползущие сомкнутым строем русские бомбардировщики. Вот он сейчас прицелится и… Но гул самолетов уже еле слышен, и ничто больше не нарушает покой звездного неба, по которому только что прочертили свой огненный путь несколько молодых жизней.
Скрипнула дверь блиндажа, и в двух шагах от Матова остановился адъютант Погорелов.
— Ты-то чего не спишь? — спросил Матов своего адъютанта.
— Да так как-то… Не спится, товарищ полковник.
— Ну, раз не спится, тогда давай пройдемся вперед, посмотрим, что у нас там делается. Предупреди дежурного, что мы ненадолго.
И Матов стал надевать шинель в рукава.
Глава 13
Лейтенант Красников дремал, сидя на нарах. Пристроевшись кто где, спали бойцы первого взвода его роты. Землянка, где их разместили на ночь, и так была переполнена солдатами-окопниками, воздух спертый и настолько пропитан запахами давно немытых человеческих тел, что хоть топор вешай. Отовсюду слышны бессвязное бормотание, разноголосый храп, стоны, всхлипы. Кто-то, — видимо, нерусский, — время от времени то ли вскрикивает во сне: «Берды! Дурды!», то ли молится. В другом углу кто-то почти через равные промежутки времени вздыхает и произносит, нажимая по-волжски на «о»: «О хо-о-осподи!»
Красников дремал и все слышал, иногда даже прислушивался и в то же время видел Москву, свой дом, окошко во втором этаже и в нем мать, склонившуюся над штопкой. И странно было ему, что она не чувствует его присутствия, его долгого неотрывного взгляда. Быстро снуют ее руки с иглой, но глаза закрыты, и она шепчет, едва шевеля губами: «О хо-о-осподи!», и звук ее голоса растягивается в длинное «о-о-о!» Потом склоняется над ним, трясет его за плечо: «Вставайте, лейтенант, в школу опоздаете!» — говорит она голосом Федорова. «Ну, какая школа, мам? — сопротивляется Красников. — Я четыре года не спал, мне бы еще пару часиков…»
— Лейтенант! Лейтенант, проснитесь! — это действительно Федоров.
Красников разлепляет тяжелые веки и тут же, спохватившись, вытирает тыльной стороной ладони мокрый подбородок и поспешно проглатывает слюну. Потом смотрит на часы — прошло всего двадцать минут, как он смотрел на них последний раз. До начала атаки больше трех часов.
— Случилось что? — спрашивает он, отталкиваясь спиной от стены, и встряхивает головой.
— Вас старший лейтенант Кривоносов спрашивает.
Красников потер лицо, окончательно просыпаясь.
— Где он?
— Тут, у входа.
— Не знаешь, зачем?
— Не говорит. Требует, чтобы немедленно. По важному и срочному делу.
Красников не верит, что у старшего лейтенанта Кривоносова бывают важные и срочные дела. Он и вообще-то ни к чему, этот Кривоносов, в их батальоне: не пришей кобыле хвост. Он всем уже надоел: путается под ногами, создает нервозную обстановку. Но и отмахнуться от него так просто нельзя — то есть Красников даже и не думает об этом, ему просто досадно, что его разбудили.
Лейтенант молча поднимается, застегивает воротничок гимнастерки, стягивает пояс, оправляет шинель. Все это он делает механически, не спеша, и в этой неспешности проявляется его пренебрежительное отношение как к самому старшему лейтенанту Кривоносову, так и к его срочному и важному делу. Так же не спеша переставляя затекшие от долгого и неудобного сидения ноги, он идет к двери. Заметив, что Федоров следует за ним, жестом останавливает его и, аккуратно перешагнув через кого-то, выходит из землянки. Он поднимается по деревянным ступенькам наверх и в ходе сообщения, у поворота, видит кучку людей, торопливо курящих из рукава.
Луна уже высоко поднялась над темной грядой леса, посветлела, закуталась в голубой воротник, от деревьев тянутся по снегу длинные ультрамариновые тени. Зловеще чернеют свежие воронки после недавнего артобстрела, кругом разбросаны ветви, сосновые и еловые лапы, — как после пронесшегося урагана.
Один из курящих бросил на дно хода сообщения окурок, придавил его ногой, шагнул навстречу Красникову, похрустывая тонким ледком.
— Заставляете себя ждать, лейтенант! — с плохо скрытой яростью прошипел старший лейтенант Кривоносов, вплотную подойдя к Красникову. — Спите, понимаете ли, а у вас под боком… всякая антисоветская сволочь… Короче говоря, мне необходимо сейчас же арестовать ваших солдат Гаврилова и Пивоварова. Только что поступил материал, который неопровержимо изобличает их как ярых врагов советской власти и пособников фашистов…
— Какие такие материалы? — остатки сна выветрились из головы Красникова, и окошко московской квартиры с силуэтом матери заслонилось бледным в лунном свете лицом смершевца.
— Это не ваше дело! Ваше дело вызвать сюда названных солдат и передать их в руки органов государственной безопасности. Потрудитесь выполнять.
— Вы меня, старший лейтенант,
