— Да, — сказал Керн. — Заходил туда сегодня утром.
— Вам что-нибудь дали?
— Ничего.
— Не беда! Надо пойти туда снова. Рут пусть заглянет в еврейскую помощь, вы — в смешанную; мне же надлежит обращаться в арийскую. — Марилл рассмеялся. — Как видите, и нищета имеет свою бюрократию. Вас внесли в списки?
— Нет еще.
— Добейтесь этого завтра же! Классман вам поможет. В таких делах он настоящий эксперт и, по-моему, мог бы даже попытаться раздобыть для Рут вид на жительство. Ведь у нее есть паспорт?
— Паспорт у нее есть, — сказал Керн. — Но он уже истек, и ей пришлось перейти границу нелегально.
— Не имеет значения! Паспорт есть паспорт, и он ценится на вес золота! Классман вам все растолкует.
Ивонна принесла миску картофеля и блюдо с тремя кусками телятины. Керн приветливо улыбнулся ей. Кельнерша ответила ему широкой, доброй ухмылкой.
— Видали! — сказал Марилл. — Вот какова Ивонна! Каждому полагается по одному куску мяса. А она принесла три порции на двоих.
— Большое вам спасибо, Ивонна! — сказала Рут.
Ивонна ухмыльнулась еще шире и, грузно переваливаясь с ноги на ногу, удалилась.
— Вид на жительство для Рут! — сказал Керн. — Вот было бы здорово! Ей, кажется, везет на этот счет! В Швейцарии ей разрешили пожить легально целых три дня!
— Скажите, Рут, вы перестали заниматься химией? — спросил Марилл.
— Да. То есть и да и нет. Пока перестала.
Марилл понимающе кивнул.
— Хорошо сделали. — Он указал на молодого человека, сидевшего у окна с раскрытой книгой. — Вот уже два года, как этот юноша моет посуду в одном ночном клубе. Когда-то он учился в немецком университете. Две недели назад защитился на доктора, но выяснилось, что здесь, во Франции, ему нигде работать нельзя. Есть надежда устроиться в Канштадте. Теперь он изучает английский, чтобы со временем защитить свою диссертацию в Англии и отправиться в Южную Африку. Как видите, и такое случается. Это вас утешает?
— Да.
— А вас, Керн?
— Меня все утешает. Между прочим, как ведет себя парижская полиция?
— Работает довольно вяло. Конечно, надо быть начеку, но ничего похожего на Швейцарию здесь нет.
— Вот это самое большое утешение! — сказал Керн.
На следующее утро Керн пошел с Классманом в Бюро помощи беженцам, чтобы зарегистрироваться. Оттуда они направились в префектуру.
— Нет ни малейшего смысла заявлять о своем прибытии, — сказал Классман. — Вас немедленно вышлют. Но вам будет интересно посмотреть, что там творится. Бояться незачем: наряду с церквами и музеями здания полицейских управлений — самые безопасные места для эмигрантов.
— Это верно! — ответил Керн. — Правда, о музеях я как-то еще не думал.
Префектура представляла собой могучий комплекс строений, окаймлявших большой двор. Миновав несколько арок и войдя в парадное, Классман и Керн очутились в обширном помещении, напоминавшем вокзальный перрон. Вдоль стен тянулся ряд окошек, за которыми сидели служащие. В середине зала стояли скамьи без спинок. Несколько сот человек сидели или стояли в длинных очередях к окошкам.
— Этот зал для избранных, — заявил Классман, — почти что рай. Все они имеют вид на жительство, который необходимо продлить.
Керн сразу почувствовал царившую здесь атмосферу подавленности и тревоги.
— И это вы называете раем? — спросил он.
— Именно так. Посмотрите сами!
Классман показал на женщину, отошедшую от ближайшего к ним окошка. С выражением какого-то дикого восторга она разглядывала бумажку, на которой сотрудница префектуры поставила новый штамп. Затем подбежала к группе ожидающих.
— На четыре недели! — сдавленным голосом проговорила она. — Продлили на целый месяц!
Классман и Керн переглянулись.
— Месяц… в наше время это уже почти целая жизнь, не правда ли? — сказал Классман.
Керн кивнул.
Теперь у окошка стоял какой-то старик.
— Так что же мне делать? — спросил он расстроенным голосом.
Чиновник скороговоркой начал объяснять ему что-то. Старик внимательно выслушал ответ.
— Понимаю вас. Но что же мне все-таки делать? — снова спросил он.
Чиновник повторил свое объяснение.
— Следующий, — сказал он затем и взял документы, протянутые через голову старика кем-то другим.
Старик обернулся к человеку, стоявшему за ним.
— Ведь я еще не кончил разговор! — сказал он. — Я так и не знаю, что мне делать. Куда же мне обратиться? — вновь обратился он к чиновнику.
Тот что-то пробурчал, продолжая читать документы. Старик держался за дощечку у окошка, как потерпевший кораблекрушение за обломок мачты.
— Как же мне быть, если вы не продлите мой вид на жительство? — еще раз спросил он.
Чиновник больше не обращал на него внимания. Старик повернулся к очереди.
— Что же мне теперь делать?
Перед ним была стена каменных, озабоченных, затравленных лиц. Ему ничего не ответили. Но вместе с тем никто не пытался оттеснить его. Один за другим люди просовывали свои документы в окошко, и каждый старался не задеть старика.
Он опять заговорил с чиновником.
— Но ведь должен же кто-нибудь сказать, как мне быть! — тихо повторял он снова и снова. Он уже только шептал, и в глазах его застыл испуг. Его руки, изборожденные вздувшимися венами, все еще цеплялись за маленькую подставку у окошка. Теперь он пригнулся, и бумаги, протягиваемые над его головой, шелестели, как волны. Наконец он умолк и, словно мгновенно обессилев, отпустил дощечку и отошел от окошка. Большие кисти рук свисали, точно подвешенные к двум канатам. Казалось, и кисти, и руки уже не принадлежат ему и случайно привязаны к плечам. Казалось, его голова, наклоненная вперед, стала безглазой и он не видит ничего. И пока он так стоял, совершенно потерянный, Керн заметил у окошка еще одно лицо, застывшее в отчаянии. Затем последовала недолгая торопливая жестикуляция, и опять эта страшная, безутешная неподвижность взгляда, это как бы слепое заглядывание в самого себя — не осталось ли хоть тени надежды на спасение?
— И вот это называется рай? — опять спросил Керн.
— Да, — ответил Классман. — Это еще рай. Конечно, кое-кому отказывают, но все же многим дают продление…
Они прошли через три коридора и попали в помещение, напоминавшее уже не вокзальный перрон, а какой-нибудь зал ожидания четвертого класса. Здесь было форменное смешение народов. Скамеек явно не хватало. Люди стояли или сидели на полу. Керн заметил полную смуглую женщину, усевшуюся в углу, точно наседка на яйцах. У нее было правильное,
