"К черту слуг!" — воскликнула истеричная девушка. — "К черту весь гнилой мир! Это то, что я получаю за брак с обломком человека и за верность ему, несмотря на все страдания и лишения! Грязный вонючий изменщик!"
— Ты даже не знаешь, виновен ли он, моё дитя.
— Конечно, я знаю, что он виновен! Он скунс, волк. Он не может отвести глаз от любой хорошенькой женщины. Я наблюдала за ним, я устраивала ему взбучку за это. Я слышала разговоры итальянских офицеров, когда они не знали, что я рядом.
Ланни хотелось бы сказать: "Я говорил тебе, кто такие фашисты", но от этого не будет никакой пользы, и он был вынужден исключить политику из этого.
— Он не мог подождать, пока у меня не родится ребенок. Он кобель. Иисус, как я его ненавижу! Пусть у него будет его Целестина. Пусть она едет в Севилью и станет его лагерной подстилкой! Но не я!
IIСцена продолжалась исключительно долго. У женщины, которую баловали и портили почти двадцать один год, отняли вещь, которую она хотела больше всего, и она приняла удар без достоинства или даже без печали. Она хотела наказать двух человек, которые её ограбили и унизили. И единственная мысль, которая завладела ею, заключалась в том, что Ланни должен пойти и увидеть эту женщину, дать ей деньги на поездку в Севилью, чтобы она могла сделать Витторио несчастным до конца его жизни. — "Дай ей пистолет и скажи, чтобы она застрелила его, если он откажется ее поддержать!"
Ланни сказал: "Во-первых, Марселина, я сомневаюсь, что женщина сможет получить визу во франкистскую Испанию. Сейчас все французские паспорта клеймятся: 'Не действует в Испании'. А во-вторых, Витторио не сможет содержать ее в Севилье на его зарплату, даже если бы захотел. Она и ее ребенок умрут от голода".
— Ну, и пусть!
— Ты упускаешь из виду, что женщина может найти какой-нибудь способ передать свою историю в газеты. Красной прессе это придётся очень по вкусу.
— Меня не волнует, что они скажут, мне наплевать на Витторио, его сучку и его ублюдка.
Ланни, сам незаконнорожденный, больше ничего не сказал. Он знал, что должен увидеть эту женщину, и если у нее будут какие-либо доказательства того, что ребенок был от Витторио, то он даст ей достаточно денег, чтобы пережить период её нетрудоспособности. Он считал это небольшой ценой за полное избавление от фашистского зятя. Когда Марселина прекратила истерику, он подумал, что надо сказать ей, почему ее муж так внезапно уехал на войну. Когда Марселина услышала это, то решила, что все члены её семьи сделали из неё дуру, и что с этого времени она будет принимать решения самостоятельно.
Она была ребенком Марселя Дэтаза, и в ней была где-то сталь. Она вытерла слезы и нанесла на лицо боевую раскраску, объявив, что ей стыдно за отсутствие самоконтроля, и с этого момента больше никто не увидит ее слёз. Она хотела только развода с Витторио так быстро, как это позволит французское законодательство. Мадемуазель Лафит предположительно может служить в качестве свидетеля, и таким образом смогла бы заработать деньги, чтобы заиметь ребенка. "В конце концов, мне жаль это бедное отродье", — заметила озлобленная молодая жена, а затем вздрогнула, понимая, что у ее собственного драгоценного ребенка был один и тот же отец.
Ланни подумал и решил, что это дело для их семейного адвоката в Каннах. Он посоветовался с этим джентльменом, который пригласил кассиршу ресторана в свой кабинет и нашел ее сговорчивой. Она согласилась получать на протяжении года сумму в две тысячи франков в месяц в обмен на свои показания, что её соблазнил Капитано. У неё были записки, написанные его почерком, и адвокат указал ей, что не надо сейчас затевать процесс против офицера. Вот после того, как закончится война, и он, вероятно, вернется на родину, она могла бы последовать за ним туда и потребовать через суд поддержку ребенка. Так что все было "jake", как сказал бы Робби Бэдд, если бы он здесь присутствовал. Заявление на развод было подано, и бывшему авиатору было направлено уведомление. Потом дочь Марселя Дэтаза сказала своей матери: "Давай сразу же устроим отличную вечеринку, и пригласим всех наших друзей, чтобы я могла показать им, что со мной всё в порядке!"
IIIНикто не мог предвидеть развязки этого клубка событий. Софи, баронесса де ля Туретт, взяла на себя всю организацию, потому что у неё было гораздо больше места для танцев, и она восхищалась силой духа "ребенка", как она сказала. Она знала Марселину с момента её появления на свет и помогала воспитывать "ребенка" все эти годы. Софи предложила, что было практически командой. "Ребенку" надо показать свою беззаботность светскому миру. Для этого она и Ланни должны продемонстрировать те прекрасные танцы, которыми они поражали всех на протяжении последних десяти лет.
Для Ланни это тоже была команда. Скорбя об уже свершившемся убийстве Австрии и ещё не свершившемся убийстве Испании, он считал это танцами на могиле. Но там никого не было, кто мог бы так сказать. А он действительно хотел помочь своей сводной сестре в этот час испытаний. Он довольно долгое время не танцевал, но держал себя в форме, занимаясь теннисом и плаванием, а Марселина танцевала даже тогда, когда была беременна. Теперь она стала тренироваться в каком-то исступлении. Это был способ бросить вызов миру, ответить на всю снисходительность, презрительные усмешки и насмешки, которые, она знала, делались за ее спиной. Это был способ наказать Витторио и послать его к чёрту. Дочь Марселя Дэтаза снова возвращалась в grand monde, у неё будет ещё один дебют и ещё один триумф.
Она и Ланни репетировали все эти радостные и изящные формы выражения души и тела, слившихся в экстазе. Этим начал заниматься Ланни, играя с детьми рыбаков на пляже в Жуане. Потом он отточил это в школе Далькроза в Геллерау, и продолжил, наблюдая Айседору Дункан на протяжении многих лет. Он начал учить этому Марселину, когда она только начала ковылять. Они танцевали вместе в сотне разных мест, пока не стали, как одно целое, зная каждое движение друг друга еще до того, как оно появлялось. Эта легкость и изящество нравилось любой аудитории. И Марселина, экстраверт, жившая восхищением, улавливала волнение толпы, что заставляло её танцевать, как одержимую.
Конечно, сплетники перемывали ей кости. Все в этой светской компании знали, что ее мужчина "подложил ей свинью", и все понимали, что это было ее вызовом, ее заявлением, что она не собирается хныкать или сдаваться. Это восхищало их, и они вызывали ее снова и
