— Спасибо, мой дорогой друг. Вы в очередной раз доказали нам вашу личную преданность, — ободряюще похлопал по плечу остолбеневшего от ужаса Полухина комендант. — Пойдите вниз…
Василь не двигался. Он просто не мог, замерев в одном положении, будто парализованный.
— Полноте вам! — его подтолкнули с помоста. Он зашатался, спустился с лестницы и только сейчас обернулся на висящую женщину. Ее глаз были открыты. Лицо чуть посинело, но не было ужасным, как бывает у висельников. Сквозь карие глаза, замершие навсегда, светилась частичка неиспользованной доброты, которую дарила учительница своим ученикам.
Как будто пьяный, шатаясь, Василь и забыл про односельчан, шагая к «Опелю». Комендант настороженно проводил его взглядом, пока тот не сел в кабину, а потом продолжил:
— Это последнее предупреждение, господа партизаны. Напоминаю, последнее! Завтра все будет согласно тем расценкам, которые я уже озвучил. Думайте!
16
«Взять языка!» Декабрь 1942Вот уже полгода прошло, как их перебросили на фронт. Приближался Новый 43-й год, А Петр до сих пор не понимал, зачем провели эту передислокацию. Все внимание сейчас было приковано к Сталинграду, где два смертельно раненых тигра пытались перегрызть друг другу глотку на последнем издыхании своих возможностей.
На их участке фронта изменилось за это время. С июля месяца они лишь несколько раз вступали в столкновение с противником, сменив 145 стрелковую дивизию, отправившуюся под Сталинград. Скорее всего, немцы решили проверить новые части, прибывшие из резерва, провели атаку, но были встречены плотным заградительным огнем из всех видов вооружения и отступили. Честно сказать, но Петр так и не увидел до сих пор вблизи немецкого солдата. Фашист выглядел каким-то придуманным образом, бродящим среди окопов первой линии за выброшенной на землю колючей проволокой. И это его вполне устраивало.
Гришка Табакин успокоился. Такая война ему нравилась. Он все чаще улыбался, меньше ворочался во сне и реже стал говорить о своей скорой гибели, а вот Прохор Зубов — в силу своего юного возраста злился и очень хотел попасть на настоящее дело, лицом к лицу встретившись с противником. Каждый вечер он заходил в их блиндаж и рассуждал о том, как бы хорошо было опрокинуть немцев одной лихой атакой с криками «ура» и создать условия для наступления основных сил. Слушая его слова, Петр не спорил, боясь снова быть обвиненным в недостаточном патриотизме, посмеивался. Надеясь, что сразу же после первого настоящего боя лейтенант перегорит, и будет радоваться вместе со всеми вынужденному затишью.
— Еще навоюешься, — как-то сказал он ему, когда они остались в блиндаже, — на наш век войны хватит!
— Петр Федорович! — восклицал Прохор, делая страдальческое лицо. — Да что же эта такое! О чем эти светлые головы в генеральных штабах думают?! Против нас же только румыны, венгры, да итальянцы стоят! Их опрокинуть — расплюнуть! Неужели, они этого не понимают?
Понимают…В этом был Петр уверен. Какая-то внутренняя уверенность подсказывала ему, что их бои еще впереди, что где-то там, в Москве, уже штампуют планы будущего крупного наступления. Где и им найдется работа, а эти спокойные денечки они будут вскоре вспоминать с тоской.
Косвенное тому подтверждение он получил, стоя на часах в промерзшей, припорошенной свежим снегом траншее. Прислонившись спиной к стенкам окопа, он дремал, изредка поглядывая на заснеженное поле, на котором после атаки полугодичной давности остались стоять нетронутыми сгоревшие остовы немецких танков, постепенно заносимых снегом. Чуть левее остался стоять броневик, у которого прямым попаданием разнесло передок. Неожиданно справа раздались непонятные шорохи и негромкие голоса. Кто-то шел прямо на него по узкой траншее и тихо переговаривался.
Перехватив поудобнее автомат, Петр стал, как положено, изобразив вид, словно зорко наблюдает за позициями противника. Голоса приближались. Из-за изгиба окопа на него вдруг выдвинулись две фигуры, в одной из которых он легко узнал командира их дивизии Франца Иосифовича Перховича. Его спутник был Подерягину не знаком — крепкий круглолицый мужчина невысокого роста с простыми чертами лица. Он замер, направив согласно уставу на них автомат.
— Стой! Кто идет? — окликнул он их, передергивая затвор.
— А…Подерягин! — обрадовался Перхович. — Это ты… — Петр даже не мог подумать, что командир дивизии не только знает его по имени, но и угадал его с первого раза.
— Так точно, товарищ полковник!
— Все спокойно? — уточнил с серьезным видом Перхович, хотя и сам видел, что на позициях немцев незаметно никакого движения.
— Повымерзали они там что ли? Второй день и каски не заметишь…
— Ну-ну! — улыбнулся полковник, ободряюще похлопав Подерягина по плечу. — Служи! А мы тут с товарищем Ват…
— Я бы попросил! — неожиданно звонким голосом оборвал его мужчина.
— Прогуляемся по позициям! — вскоре они скрылись за поворотом, а Петр неожиданно угадал, кто был рядом с Францем Иосифовичем — генерал армии Ватутин это был! А раз столь высокое начальство появилось на позициях — жди наступления! О военно-стратегическом гении командующего Воронежским фронтом в войсках давно ходили легенды. Его земляк Николай Федорович заслуженно занял свое место в плеяде солдатских любимцев, благодаря грамотным и всегда продуманным действиям.
С того самого момента Петр и был уверен, что наступление не заставит себя долго ждать…
17
На следующий день, где-то ближе к полудню, когда Гришка Табакин и Петр грелись в своем блиндаже, к ним зашел командир роты. Сегодня он был серьезен, как никогда. А на губах его гуляла загадочная улыбка, которую Подерягин распознал без труда. Значит все-таки наступление…Подумалось вдруг и на душе противно заныло от ожидания чего-то ужасного, непохожего на все то, что он видел за почти полный год службы.
Лейтенант подсел к ним поближе, вытянув над горячей плитой свои стылые покрасневшие от холода ладони. Размял пальцы, выдыхая пар изо рта.
— Морозно сегодня, ребят, — начал он издалека, хотя было понятно, о чем лейтенант поведет дальнейший разговор. Все было написано на его мальчишеском радостном лице. И азарт предстоящей операции, и конец долгого ожидания
