— Туда там нам и надо! — подхватил идею командира Петр.
— Вы рехнулись?! Через все немецкие позиции? — возмутился Гришка. — Это же форменное самоубийство!
— Его-то от нас и не ждут! — когда появился хоть какой-то план, Зубов повеселел. Напоследок закинул в рот комок снега и вскочил, поправив форму. Направление на Масловку, Табакин за мной, Подерягин замыкающий. Бегом марш!
Немного поворчав, Гришка последовал за ним. Позади него, чутко прислушиваясь к шорохам ночного леса, трусил Петр. Выбираться из оврага не стали. В любом случае это была какая-никакая, а защита от любопытных глаз немецких часовых. Нагруженное боеприпасами тело с трудом прорывалось сквозь глубокий снег, доходивший местами по грудь. Слева от них мелькали фонари прожекторов-искателей, взрывались со свистом осветительные мины, но все это было направлено куда-то вперед, на узкую полоску фронта перед фашистскими позициями. Незамеченными им удалось пробраться через три линии обороны, последняя представляла собой уже сброд полупьяных солдат и довольно слабых офицеров, которые не захотели выставлять даже часовых. Из ближайшего к ним блиндажа, находившегося метрах в сорока от того места, где они укрылись, играл патефон, слышались женские смешки.
— Может их? — кивнул в сторону вышедшего пройтись до ветра немецкого офицера Прохор. Позади него стояла полураздетая женщина и что-то ему рассказывала, размахивая полной бутылкой.
— А правда меня в Германию возьмешь? — она истерично рассмеялась, сделав глубокий глоток.
— Конечно, возьму… — с сильным акцентом проговорил немец, закончив все свои дела, возвращаясь к блиндажу.
— Врешь ведь, гад! — вместе они скрылись за плотной дубовой дверью, построенной из хорошо подогнанных досок и занавешенных плащ-палаткой.
— Нет…Опасно! — прошептал Петр, оглядывая взором охотника длинные ряды траншей. Не дай бог, кто панику поднимет прежде, чем мы уйдем за линию фронта.
— Тогда бежим… — скомандовал Зубов.
— Что бежим? Опять бежим? — заканючил Табакин. — Не могу уже бежать…
— Табакин!
— Есть, бежать, — вздохнул Гришка, догоняя своего командира.
Ноги медленно наливались чугунной тяжестью. В боку закололо, сбивая дыхание, все-таки годы уже не те. Сорок лет скоро…Петр старался не отстать от молодых товарищей, иногда оглядываясь, чтобы определить, нет ли преследования. Пока за спиной было чисто. Даже слабая поземка была сегодня на их стороне, задувая следы, оставленные ими на свежем снегу. Линия фронта светилась сотнями огней, но не один из них не был направлен в их сторону.
Выбрались на накатанную колею, и стало проще. Ноги уже не утопали выше колена, а месили сырую коричневую кашицу. Сапоги давно промокли, в них хлюпало, а кончики пальцев на ногах начали ощутимо подмерзать. Петр чувствовал себя промокшим насквозь. Тело заливал пот, силы понемногу оставляли его.
— Привал… — Зубов рухнул на землю под сенью старого тополя и прерывисто задышал. Его грудь вздымалась, как разъяренный вулкан, с шумом втягивая в себя воздух. Рядом прямо в снег повалился Табакин. Заворочался и ринулся в кусты. Оттуда раздалось хрипение и надрывный кашель.
— Рвет от нагрузки… — пояснил Петр, падая рядом. Он сам чувствовал, как во время бега к нему не раз подкатывало приторное ощущение тошноты. Каким усилием воли он сдержался неизвестно, а как упал в холодный снег навалилась такая усталость, что идти блевать не хотелось, да и не было сил. Марш по глубокому снегу вымотал диверсантов до полного изнеможения. Сердце набатом отдавалось в ушах, металлическим медным привкусом появляясь во рту.
— Я больше не могу… — Табакин нашел в себе силы дойти до места их лежки и упасть. — Хоть расстреливай, Проша! Сколько б до той Масловки не было бы…
Зубов усмехнулся, приподнялся на локте, отодвигая в сторону пышную ветку ели, закрывающую нас от дороги.
— Вон, она Масловка! Добежали…
Дорога, с которой они свернули, упиралась в довольно крупный поселок, крайние дома которого начинались уже метрах в двухстах от них. На въезде был установлен шлагбаум, возле которого, съежившись в куцей шинельке, бродил солдат в немецком обмундировании. Чуть дальше виднелись грузовые машины, припорошенные снегом, несколько бронетранспортеров. Во многих избах горела керосинка, светились окна, а над печными трубами вился легкий сизоватый дымок. Картина была настолько мирной, непохожей на все, что видели разведчики до этого, так напоминающей дом, что у всех заныло под ложечкой от тоски.
— Сейчас бы на колядки…Да с девками с горы покататься! — мечтательно промолвил Гришка, выразив, наверное, общую мысль.
— У нас такие гулянья под Новый год закатывали… — подхватил Прохор. Каток во дворе заливали.
— Интеллигенция… — хмыкнул Гришка.
Сейчас бы домой. Дед Федька ворчит, словно сломанное радио. Дети играют на огромной русской печи. Рядом Акуля, а ты слушаешь треск поленьев, греешь ладони возле открытой заслонки, попыхивая самокруткой…А за коном воет вьюга, бросая в маленькие окошечки комья мокрого снега, но нет ничего уютнее, чем такой вечер в круги семьи. С ней тебе ничего не страшно, даже лютая метель, разыгравшаяся на улице…
Видение Петра было настолько ярким, что он даже немного согрелся от придуманной им же печки.
— Петро! — его за плечо трепал Табакин, возвращая в суровую реальность из мира грез.
— Петр Федорович!
— Да… — помотал головой Подерягин, сбрасывая наваждение.
— Только как мы определим кто здесь самый главный. Деревня-то большая…Домов пятьсот будет… — поинтересовался Зубов, у которого уже начали закрадываться сомнения, что он поступил правильно, послушав своего солдата. Не кстати вспомнился их давний разговор о ложно патриотизме. Пришла мысль, что может, майор Тополь был прав, и Петр привел их сюда, чтобы сдаться. Но Зубов отмел ее, как недостойную советского гражданина и офицера. Если не доверять тем с кем идешь в разведку…
— А мы сейчас вот у товарища спросим… — Петр понимающе переглянулся с Григорием, поняв друг друга без слов. Тенью скользнул за спину часовому, скрывшись в темноте, приближающегося к деревне леска.
— Что он хочет… — пробормотал растерянно Прохор, непонимающе глядя на двух друзей.
— Сейчас увидишь, лейтенант! — Табакин слепил из мокрого талого снега круглый снежок среднего размера и швырнул в будку часового. Тот моментально вскинулся, сдернув с плеча винтовку, хоть и имел до этого вид скучный, если не сонный.
— Warte? Wer kommt? — воскликнул немец, передергивая затвор ружья. Направляя его в сторону
