— Отпусти, зашумлю! — попыталась вывернуться Акулина, но Василь, будто бы и не слышал.
— Акуля! — в сенях раздался тяжелый топот ног деда Федора. Скрипнула дверь, Полухин нехотя отпрянул от женщины.
— Чего это ты, на ночь глядя, к нам? — угрожающе нахмурился Подерягин, перехватив поудобнее костыль.
— За Гансом пришел, — спокойный и уверенный голос старика отрезвили Василия, — дома?
Акулина, пользуясь моментом, ловко юркнула в дом, забыв про оставленное ведро, мимо деда Федьки.
— А куда ж ему деться-то? Он твой подчиненный…Акуля! Кликни, Ганса!
Василь, низко склонив голову, тяжело дышал, уперев взгляд в снег. Подерягин, молча, прошел мимо, взял ведро и занес в сени.
— Тяжко тебе, Васька… — промолвил он, обернувшись уже на пороге.
— Легко мне, дядь Федь! Легко! — попытался улыбнуться Полухин, но ничего не вышло. Улыбка вышла какая-то вымученная, избитая, как маска бургомистра, которую он ежедневно обязан был таскать на лице.
— Вижу, что совесть осталась. Трошки, но осталась…Вот она тебя, подлюку, и грызет изнутри, сжирает, как червь…
— Вы на свою совесть поглядите, дяденька, — накинулся на него Василий, — иль уже забыли про пуговицу чудесную?
— Чего не сдал меня тогда, а? — спросил дед Федька, прищурившись.
— Да потому что ты такой же, как и я! И совести у тебя нет! — рассмеялся Полухин. — За Родину борешься? Да ты ее ненавидишь! И всегда будешь ненавидеть, той лютой ненавистью, которая и меня ворочает и ломает! Ты контра! У тебя эта гребаная советская власть все отняла, жизнь поломала… — произнес Полухин, скрываясь на крик. — Жду, пока скинешь себя шкуру добряка, да покажешь свое истинное лицо!
— Может и так… — пожал плечами Федор. — А я все ж думаю, что совесть все-таки осталась у тебя, Васька. Не было б совести, не стоял бы ты ночью здесь под двором моим, будто собака приблудная. Потому и не сдал меня.
— Герр, бургомистр! — на пороге дома появился Ганс, с трудом, но изъяснявшийся по-русски. Он был уже полностью одет в зимнюю полевую форму и даже нацепил на плечо винтовку.
— Пошли… — коротко бросил Полухин.
— Куда?
— Ко мне! — пошатываясь, Василь вышел со двора, путаясь в полах расстегнутого зипуна.
— Герр бургомистр… — поторопился за ним Ганс, но Полухин молчал, твердо решив залить сегодняшнюю ночь спиртным и если не избавиться от тоски, гложущей его изнутри, то хотя бы немного притупить ту боль, которая крепко, будто сжатый кулак, стянула всю его грудь.
Хромая, дед Федька зашел в дом. Акулина сидела за столом, опустив голову на сложенные руки. Ее круглые плечи вздрагивали от сухих рыданий, сотрясающих хрупкое тело.
— Будет… — проговорил Подерягин, погладив мимоходом невестку по плечу. — Будет плакать! Охальничал? — нахмурился он, присаживаясь напротив.
— Пытался…В Германию звал с собой, сказал, что Петра уже и в живых-то нет…
— А ты?
— Вы что? — глаза Акулина округлились от удивления. Она даже плакать перестала, глядя на свекра непонимающим взглядом красных глаз.
— Жив Петька! Жив! Я своего сына сердцем чую! — с какой-то злостью проговорил Подерягин. — А что в Германию звал, это хорошо! Это очень хорошо!
— Что ж тут хорошего? — уже не рыдая, а, тихо всхлипывая, спросила Акулина.
— Когда крысы с корабля бегут, то значит и кораблю недолго осталась… — задумчиво проговорил дед Федька, уставившись в одну точку.
19
Морозное утро заглянула в дом Подерягиных вместе с потоком холодного воздуха, хлынувшего в жарко натопленную комнату вместе с выходом Акулины. Дед Федька встал еще раньше. Оба они отправились справляться с домашним хозяйством, избегая смотреть в глаза друг другу. Сегодняшняя ночь, благодаря действиям Василя Полухина, безусловно, удалась на славу. И женщина, прилегшая с детьми на лежанке прогретой русской печи, долго слушала, как свекор крутится на лавке, стараясь уснуть. Ей самой сон не приходил. Случайно оброненная кумом в пылу разговора фраза, задела за живое, рубанула с плеча, заставляя Акулину задуматься, а так ли не прав Василий? Каким-то непостижимым образом, может своей искренностью, может тем, что наконец смог раскрыть свою душу, Василий затронул такие струны в душе женщины, что сомнения стали ее одолевать с каждой минутой. Жив ли Петр? Никакой связи с внешним миром оккупированные не имели, почта не ходила, о движении советских войск можно было узнать только по хорошему или плохому настроению бургомистра. Они уже полгода жили в изоляции. И что ей думать? В войне, где каждый день погибают тысячи таких, как ее муж, он случайно останется жив? Она надеялась на это, она хотела этого…Но тем не менее заснуть в эту ночь так и не смогла. Рано утром встала, умылась, набранной вчера водицей и пошла в след за свекром на улицу.
— Петухи еще не пропели… — покачал головой дед Федька, в одной жилетке и рубахе широкими размашистыми движениями очищая узкую дорожку, ведущую к калитке от снега. Вчера к рассвету нападало изрядно, да и зима выдалась снежная. Постоянные метели привели к тому, что весь двор Подерягиных превратился в узкий белый лабиринт, по которому с недовольным кудахтаньем носились последние две курицы, свято берегшиеся к Новому году.
— Не спится что-то… — отмахнулась Акулина, подметая с крыльца. Красные не выспавшиеся глаза болели тугой болью.
— Ну да… — кивнул дед Федька задумчиво, продолжая работу. — Я тоже плоховато спал! Все думал о Петьке…
Акулина перестал мести, выпрямилась, ожидая продолжения от свекра, который никогда ее не любил и не принимал. Что он скажет теперь после отвратительной вчерашней сцены, устроенной бургомистром?
— Жив Петро… — уверенно заявил дед, отставляя лопату в сторону. — Был бы мертв вот тут… — он ударил кулаком в сердце, побледнев. — был бы мертв почувствовал бы…
— Господи спаси и сохрани его! — Акулина вороватым движеньем, отученная революцией, быстро перекрестилась.
— Вилли тоже ушел? — кивнул в сторону хаты старик.
— Через полчаса где-то Ганс приходил за ним. Уже пьяный!
— Вот так они воюют! Им только с нами со стариками и бабами бушкаться, а как только серьезного противника встретят, так драпают. Это я еще по
