А вот пока они беседовали, после ночной метели приводя двор в порядок, в избе уже проснулись Колька и Шурка. Они спрыгнули с печи и огляделись в поисках родных. Мать в это время уже стряпала. Дед возился во дворе, но ни того ни другой дома не было, зато в углу, где на лавках обычно спали немцы, опертые на побеленную стену стояли настоящие винтовки, которые Ганс и Вилли никогда раньше не выпускали из рук. Теперь они стояли в шаге от ребят, стоило только протянуть руку. Колька воровато оглянулся и на цыпочках стал крадучись подбираться к ним.
— Коль, ты куда? — спросила сестра, выглядывая с печи. Валенки у них были одни на двоих, а на холодный пол спускаться босыми ногами Сашке совсем не хотелось.
— Тссс! — глаза брата горели азартным огнем. Он медленно подошел к сложенному оружию и потянул за ремень.
— Ты чего делаешь? Дед увидит — побьет! А если немцы, то и расстреляют! — испуганным шепотом прошептала девочка.
— Не бойся! Я только посмотрю… — он аккуратно взял ружье и покрутил в руках. Гладкий полированный приказ сам лег в руку, будто для него и сделанный. Жутко довольный Николай поцокал восхищенно языком.
— Красота, какая! — перехватил винтовку, как положено, и сделал вид, что целится прямо в Шурочку. Та ойкнула и спряталась за занавеску, словно кусок ткани мог спасти ее, если вдруг брату пришло бы в голову нажать на курок.
— Да, не бойся ты! — поругался он на сестру. — Я сто раз видел, как так делают. К тому же, если она на предохранителе, то и выстрела не будет…Вот смотри… — он направил винтовку в потолок и нажал на спусковой крючок. Оружие неожиданно оглушительно громко бахнуло. С потолка посыпалась побелка.
— А говорил, не выстрелит… — захныкала на печи Шурочка.
— Это еще что такое?! — на пороге горницы стояли перепуганная Акулина и дед Федька, сверкавший глазами не хуже какого-нибудь волшебника, только судя по взгляду явно не доброго. Заметив в руках Кольки ружье и сопоставив его с дыркой в потолке, он мгновенно все понял. Кивнул Акулине, коротко приказав:
— Девку проверь… — и пошел медленно на внука с побелевшим от злости лицом, сжав крепко кулаки так, что ногти впились в кожу, доставляя боль. Колька отбросил в сторону испуганно ружье и попятился в сторону, уперся в подоконник и замер, зажмурившись от страха. Дед никогда не жалел внуков, как это делали другие. Если заслужили. То всегда наказывал.
— Шурка! — позвала Акулина плачущую дочку. Взяла ее на руки, выслушивая путанный рассказ, прерываемый хныканьем и приглушенными рыданьями.
— Я ему говорила, что нельзя! Мамка заругает, а он сказал, что ружье на предохранителе и не выстрелит…
— Знаешь, говоришь? — с тихой угрозой спросил дед, которого всего трясло от простой мысли, что внук мог направить ствол и в Шурку.
— Я думал, что на предохранителе… — захныкал Колька. — А она возьми, да и выстрели…
— Думал он! Мыслитель, ядрена шишка! — взвился дед Федька, доставая ремень из штанов.
— Деда! Дедушка, не надо… — Колька попятился. Но был ловко ухвачен за вихрастый чуб.
— Я тебе сейчас покажу не надо…
Одним легким движением Федор оголил Кольку. Содрав портки, перегнул через колено и со всего маху врезал по нежной коже ремнем, которая тут же окрасилась красным, чуть разорвав кожу. Внук заревел в полный голос.
— Я тебе сейчас покажу предохранитель, ядрена шишка! — дед Федька замахнулся для еще одного удара, но так и замер с занесенной рукой, прислушиваясь к голосу, доносящемуся с улицы через открытые сени.
— Хозяева! Хозяева! Есть кто живой? — голос был знакомым, но вспомнить, кто это было затруднительно. Дед Федька отпустил всхлипывающего Кольку и вышел на крыльцо.
Повиснув на плетень обоими руками, возле калитки стоял улыбающийся Говоров собственной персоной. Одет он был в теплую тужурку, потертую шапку-ушанку из кроличьего меха и хорошо подшитые валенки на резиновой подошве. Со времени их последней встречи он ничуть не изменился, разве что немного постарел, да на лбу пролегла глубокая, словно борозда, морщина, да отпустил тоненькие щегольские усики на манер старого дворянства.
— Ну, здравствуй, Федор Алексеевич! — проговорил он, подмигивая деду, ошалевшему от неожиданности встречи.
— Батя, кто… — на пороге избы Акулина замерла, мигом все поняв и мгновенно узнав непрошенного гостя. Замерла и вернулась в дом под аккомпанемент нытья Николая.
— Здравствуй, Тарас Павлович! — дед Федька спустился вниз с крыльца и обнял по-дружески Говорова. — За полгода тебя и не узнать стало! Похож на обкомовца какого-то… — осмотрел со всех сторон майора НКВД Подерягин. — Раздобрел!
— Хитрого тут нет ничего…Сидишь в лесу бирюком на казенных харчах! — пояснил Говоров.
— Ты так громко не вопи об этом на каждом углу, Тарас Павлович! У нас в деревне даже у плетней уши имеются…Как Настюха? Валька? Пашка?
— Все живы, здоровы, слава Богу! Привет вам большой шлют…Поработать под вашим началом снова хотят… — Говоров замолчал, ожидая реакции деда. Старик вздрогнул и тихо промолвил.
— Что значит поработать? Ты был тогда на площади? Когда девчушку эту казнили? Видел ее глаза?
— Видел… — хмуро кивнул майор, отворачиваясь в сторону.
— Бааде, что сказал тогда? Десять за одного! Десять? Выдержит твоя душа столько трупов-то?
— Недолго им осталось… — буркнул Говоров.
— Это еще бабушка надвое сказала…А грех такой на душу брать не хочу!
— Ты думаешь, мне не жаль Таньку Сатину? — вскинулся Говоров. — Да она мне каждую ночь снится! Если хочешь знать…Ничего не говорит! Просто стоит и смотрит, как там, на эшафоте! — майор со злости ударил кулаком по плетню, с которого лавиной осыпался налипший снег. — Только есть приказ! Приказ из центра
